Паулина Симонс - Талли
— Тебе здесь от меня никакого проку. Я сижу целыми днями и смотрю телевизор. Или читаю газеты. Или брожу миля за милей. Я не переношу зиму. Я жду твоего звонка, жду, когда ты позовешь меня к себе. Я несчастен, и ты тоже несчастна. Я места себе не нахожу, сидя здесь и ожидая, когда же ты решишь нашу судьбу. Я не Джереми, Талли. Я поеду в Кармел и сниму для нас дом. Тебе непременно понравится Кармел. И детям тоже.
— Им-то, конечно, понравится, — пробормотала Талли. — Когда ты вернешься, Джен исполнится уже шесть месяцев!
— Талли, Дженнифер исполнится шесть месяцев независимо от того, уеду я или нет. Я все равно ее не вижу. Я не качаю права и ничего не требую, нет. Но я и тебя совсем не вижу, и ее, и мне надоело жить урывками. Последние три года я видел тебя только урывками. И я устал от этого. Я хочу, чтобы ты вся была моя.
— Давай здесь посидим, Джек, — предложила Талли, показывая на трибуны стадиона.
Они залезли на верхние скамьи. Талли наклонилась к Дженнифер и поправила на ней чепчик.
— Помнишь, как ты играл на этом поле, Джек?
— А как же, — ответил он, — ничто с этим не сравнится. Толпа, шум, мяч. Футбол — великая игра. — Он вдруг почувствовал себя спокойнее. — Я вспоминаю школу.
— А кто не вспоминает? — сказала Талли без всякого выражения.
— Нет, я хочу сказать, что вспоминаю ее хорошо. Даже зимы. Тогда даже это было не так уж плохо.
— Конечно, нет, — сказала Талли. — Ты же был кумиром школы. Капитан футбольной команды. Бессменный, безвременный капитан. Каждый раз, видя это поле, ты вспоминаешь себя на нем. А когда я смотрю на тебя, у меня каждый раз перехватывает горло. Джек Пендел, я не хочу, чтобы ты уезжал. Джек, если ты останешься, — неуверенно добавила Талли, — я перееду к тебе.
— Что?
— Я перееду в дом твоей матери. Я буду с тобой, если ты будешь со мной. И я разведусь, и тогда мы уедем.
— Ты съедешь с Техас-стрит?
Она подумала о комнате Бумеранга. О детской Дженнифер.
— Да, я съеду с Техас-стрит, — теперь уже совсем неуверенно подтвердила она.
— Ты уйдешь от Робина?
У Талли перехватило дыхание так, как никогда раньше.
— Да, я уйду от Робина.
Джек обнял ее.
— У нас вряд ли будет много денег.
— А много и не надо, — ответила она.
— Все, что я имею, я потрачу на дом в Кармеле.
— Ну и хорошо.
— Мне все-таки надо поехать и купить нам дом, Талли. Я бы позвал тебя, взял бы тебя с собой прямо сейчас, Талли, но твоя жизнь здесь еще не завершена. Ты же не хочешь всю жизнь убегать, правда? — Его губы тронула легкая улыбка. — Ты должна оторвать себя от Робина, и от своего дома, и от матери, и от работы. Ты же сама это говорила.
— Без проблем, — сказала Талли.
Джек покачал головой.
— Успокойся, Талли, — сказал он. — Ты уходишь ко мне. Это самое главное. Я вернусь через несколько месяцев. У нас уже будет дом. А в Калифорнии у нас будет много денег, потому что я смогу работать целый год.
— И ты не хочешь ни минуты дольше здесь оставаться? Просто чтобы побыть со мной лишнюю минуту?
Джек вздохнул.
— Талли. Я еду, чтобы найти нам дом. И я должен работать. Зарабатывать деньги здесь я не могу. А они нам понадобятся.
— Мне наплевать на деньги, Джек, — сказала Талли. — Я просто хочу, чтобы все было как можно лучше.
Джек притянул ее к себе еще плотнее.
— Талли, если тебе не отдадут Бумеранга, будешь ли ты считать, что все идет хорошо?
— Нет, — ответила она, — но я не хочу сейчас об этом думать. Я вообще об этом думать не хочу.
глава восемнадцатая
МАТЬ
Февраль 1990 года
1
Талли вошла в дом и направилась на кухню.
— Ох, Милли, как холодно! — Она передала ребенка горничной и сняла пальто.
— Можно посильнее включить батареи, — сказала Милли.
Талли покачала головой.
— Что это даст?
Она села у стола и стала смотреть в окно. Ей всегда было интересно смотреть на двор через георгианские с мелким переплетом окна кухни. Через эти недавно покрашенные окна.
— Милли, он уезжает в Калифорнию, — скучным голосом произнесла она.
Милли тоже присела к столу.
— Малышка плачет, — сказала она. — Нужно покормить ее.
Талли встала и подогрела бутылочку. Поднявшись с Дженни на руках наверх, она перепеленала ее. Потом она вернулась на кухню. Милли все так же сидела у стола.
— Миссис Де Марко, это, конечно, не мое дело, но… вы скоро уезжаете от нас?
— Почему вы спрашиваете, Милли?
— Это у всех нас не выходит из головы. Я уверена, что и мистер Де Марко тоже хочет знать.
— Да, я в этом не сомневаюсь. Однако мистер Де Марко не облегчает мне задачу, ведь так?
— Раз он понимает, что вы хотите уйти, он даст вам развод, я уверена.
— О да! Он даст мне развод, — подтвердила Талли.
— Знаете, — начала Милли осторожно, — мне кажется, хорошо, что он хоть на какое-то время уедет отсюда. То, что он живет здесь, сводит мистера Де Марко с ума.
— О да! Это всех сводит с ума. Мистера Де Марко. Меня. Шейки. Мою мать, которая с радостью снова назвала бы меня шлюхой, если бы не боялась, что ее выгонят из дому, — сказала Талли.
Милли робко высказала предположение, что Хедду мало волнует собственное будущее.
— Думай как хочешь, но я так не считаю. Она до сих пор злится на меня.
— Но вы же не хотите сказать, что желаете ее смерти? — спросила Милли.
— Нет, нет, — поспешно ответила Талли, — конечно, нет.
Талли пила чай и смотрела в окно. И вспоминала бесконечные вечера, когда они с Робином сидели в этом дворе за столиком, жевали гамбургеры и смотрели на Бумеранга, который прыгал вокруг них. Ей вспомнились их зимние воскресенья: они лепили снеговиков, снежных баб и снежных детей и, хохоча, валялись в снегу. Она закрыла глаза и спросила:
— Милли, как мне избавиться от всего этого?
— Избавиться, Талли?
— Все так переплелось, — сказала Талли и умолкла. «Что, если Джек не вернется? — думала она. — Что, если он решит не возвращаться? — Она смотрела на свою малышку, с чмоканьем сосавшую бутылочку. — Он вернется. Он вернется к Дженнифер».
— Я умоляю вас поступить разумно, миссис Де Марко, — сказала Милли.
— И что значит, по-твоему, «разумно»?
Милли задумалась:
— Разумно — это значит извлекать уроки из прошлого, — серьезно сказала она.
У Талли стало закрадываться подозрение, что Милли чересчур много беседует с Хеддой.
— Прекратите разговоры с моей матерью, Милли. Это не доведет до добра, — сказала она.
