Кристин Орбэн - Шмотки
Я повнимательнее вглядываюсь в блузку МТЛ: это скорее муслин оттенка миндаля, чем водянисто-зеленый, скорее золотисто-коричневый, чем пармский. Он говорит, пожалуй, о бездонной пропасти, а не о лужице, где дремлет Офелия. По правде сказать, возможны различные интерпретации, как это бывает с холстами великих мастеров. Музыкальные пьесы также могут быть восприняты по-разному: малеровские Lied всегда меня веселили, а при звуках скерцо Шопена я обычно начинаю плакать.
Нынче я узнала, что существуют лишь одежды от Унга, а также драгоценности от Jar[2]. Есть творения ювелиров, сделанные по индивидуальной мерке, как и Высокая Мода.
В волосах МТЛ – летящие стрекозы с крыльями из бриллиантов, граненных, как стекло; ее грудь и обманчиво усталая бархатная сумочка – разумеется, XVIII век, сокровищница мысли, – расшиты мелкими, причудливо переливающимися самоцветами, в тон блузке. Да, на ней было все это. В дуэте Унга и МТЛ, пожалуй, возникла гармония, творение мэтра было пронизано ею. Результат оказался настолько прекрасен, настолько совершенен, что я была взволнована до мурашек на коже. Мне не хотелось разглядывать ее кольца, чтобы не видеть вновь ее руки. Позже, не сейчас. Мне тоже хотелось забыть, что болезнь, жестокость, смерть вездесущи, они бродят повсюду, даже в Ламорлэ.
Мужской костюм
В гостиной, расположенной по соседству, красота вновь обступила нас.
Здесь царила красота.
У меня возникло ощущение, что я очутилась внутри рисунка Лами; у МТЛ было на что посмотреть. Напольные светильники, китайские вазы Имари, превращенные в подставки ламп с бежевым сборчатым абажуром, мебель «будь», а также работы Ризенера или братьев Жакоб, на стенах редкие испанские картины, написанные на кордовской коже в XVII веке, венецианские зеркала, целое собрание Рауля Дюфи, исключительно на темы скачек. Казалось, что здесь нет ничего обычного, заурядного, все было исключительным по масштабу объектов или же качеству живописи.
Но меня более всего впечатлило вовсе не убранство гостиной.
Возле окна, обращенного в парк, вокруг декорированного, как балетная прима, столика нас дожидались четверо мужчин (у каждого слева под мышкой белый пудель), стоя за предназначенным каждому стулом.
Они были одеты в одном стиле, в одном цвете – серовато-жемчужной гамме побережья, из кармашка пиджака у каждого торчал уголок белого, тончайшего хлопка платочка, сложенного не уголком, а прямоугольником. Недоставало лишь котелков, тогда они выглядели бы так, словно только что сошли с холста Магритта. Мужчины, с которыми я имела обыкновение общаться, пожалуй, добавили бы к этой модели несколько перьев, чтобы довершить картинку.
Их пиджаки отличались лишь со спины; огибая стол, чтобы добраться до назначенного мне места, я обнаружила, что один из них был застегнут на среднюю пуговицу, тогда как полы трех других были слегка распахнуты, что придавало шерстяной фланели некий динамизм - предел современности для этих серых мужчин. Снобы уселись, и завитые пудели с мордочками, заостренными, как носы их ботинок, скользнули им на колени.
Пятый мужчина прибыл несколько секунд спустя после нас с МТЛ. Вылитый Кевин Костнер. Он явно не принадлежал к клану Ламорлэ, это было очевидно. Несмотря на несомненный шарм, он выглядел достаточно естественно, эдакий органичный способ быть самим собой в необычном окружении. Именно это показалось мне наиболее привлекательным в мужчине, которого мне представили, будто это сам Господь Бог. МТЛ так и сказала: «Знакомьтесь, это Бог». У Бога не было ни имени, ни фамилии. Этот Бог был одет в рубашку цвета хаки с засученными рукавами, а под ней зеленоватая футболка, и изрядно помятые брюки багги, оснащенные бесполезными карманами. Подходящее одеяние для шествия по водам. Я почувствовала, что никто, даже МТЛ, не смог бы заставить его повязать галстук на шею. Этот наряд, должно быть, был униформой, выбранной им раз и навсегда, чтобы упростить себе жизнь. Разрешенная в пятницу свободная одежда, ставшая повседневной. Мужчинам в униформе недоставало воображения, фантазии, я заподозрила в них докучную манию величия. Изо дня в день носить один и тот же костюм – это еще более претенциозно, чем постоянно переодеваться, за этим таится страх, что тебя спутают с кем-то. Впрочем, этот Бог, наверное, был скучным, как дождь, – хоть дождь и не был скучным: благодаря нему придумали плащи макинтоши и накидки с капюшоном, как у Белоснежки, в такую даже я наряжаюсь в хорошую погоду. Бог не носил украшений, в то время как запястья остальных оттягивали манжеты, отягощенные пуговицами в виде карточных мастей, где черви и буби были из рубинов, а пики и трефы из черного агата Золотые мячи для папаши-гольфиста, стремена для пажа, который должен был принять рыцарские доспехи, удила и шпоры, врученные им при крещении, четверка тузов для игрока в бридж; у старшего, самого элегантного, – барочные жемчужины, окружавшие бриллиант-кабошон. Их золотые и платиновые часы были плоскими, как папиросная бумага. Разумеется, Бог со своими водонепроницаемыми часами «Сейко» для ныряльщиков и перламутровыми пуговками на рубашке – из тех, что продают дюжинами в любой лавочке, – несколько выбивался из ряда.
Но, к счастью, все это, похоже, его не слишком занимало.
Он в два счета проглотил свой хлеб. Стоявший позади него метрдотель заметил это и, ухватив серебряным зажимом второй кусок, подсунул его под вышитую льняную салфетку, лежавшую на хрустальной тарелочке. Бог любит хлеб. Нормально.
Он едва не совершил второй промах: усаживаясь, он не выпустил из рук изрядно потертый кожаный портфель – похоже, он не часто с ним расстается, – но, встретив испытующий взгляд МТЛ, осекся.
Я, закованная в свои идиотские шмотки, чувствовала себя не в своей тарелке; МТЛ явно оценила меня невысоко; шикарную хипповую девицу, эксцентричную Бобо, баба, подобную мне, она бы приняла без малейшего смущения, даже напротив. Я же благословляла небеса за то, что в своем желании нравиться не опустилась до такой развязности, как буржуазная силиконовая униформа, лак «Эльнетт» и тонкий слой крем-пудры «Бэби браун» – боевая раскраска, типичная для завсегдатаев суперотелей типа «Релэ», «Ритц» или «Стреза». Я люблю окутывать тело, но не лицо. И все же мой наряд имел некоторые преимущества: я замела следы.
Бог опустошил в один прием бокал предложенного ему «Линч-баж 55». Нормально. Бог любит хлеб и вино.
Бог поглядывал на меня поверх своего бокала. Ненормально. Он видит молодую женщину, одетую от Ива «снизу». В этом еще нет трагедии. Его обманет моя наружность, он примет меня за типичную обывательницу, а не за представительницу богемы, и всего-то. Шмотки для того и служат: ими для того и обзаводятся все, кроме гениев или недоучек, которые попросту читают между строк заданный им текст.
