Катрин Гаскин - Дочь Дома
Он взглянул на ее руку, лежавшую рядом с его рукой, и не сказал ничего. Вдали на озере темные силуэты двух уток выделялись в пелене сумерек. Мора смотрела на расходившуюся от них клином рябь, думая о том, что Десмонд пугающе сентиментален.
По неясной причине утки повернули и поплыли обратно; изогнутый след на воде рождал ощущение конца пути и неясной печали. Ей захотелось, чтобы они подплыли поближе, чтобы их присутствие заслонило отчужденность этого сумеречного часа. Утки отдалились и обогнули островок. Их исчезновение сопровождалось постепенным исчезновением во тьме тонкой резьбы голых ветвей по мере того, как свет покидал небо. Стало безлюдно, скамьи и аллеи опустели, слышался только монотонный плеск волн на камнях под мостом. Затем вдалеке раздался рев мотора мощной машины, но он был чужд их ощущениям, чужд этому пустынному холодному покою. То были неопределенные мгновения, когда зимний день уступает место вечеру. Мора склонилась к ограде, съежившись от пронизывающего холода. Наступило время, когда жизнь, казалось, вышла из-под ее контроля. И ничего нельзя было поделать, только плыть по течению так же спокойно и легко, как эти утки, которые скрылись за изгибом берега. Порядок вещей был неизбежен. Сблизиться с Томом, но нуждаться в любви Джонни. Обо всем этом стоявший рядом Десмонд ничего не знал, полагая, что годы его терпеливого ожидания подошли к неизбежному завершению. Она тесно прижалась к мокрой деревянной ограде и закрыла глаза.
Десмонд уловил это движение и охватившую ее дрожь. Он взял ее за руку, и она быстро открыла глаза.
Тут они услышали звук шагов на аллее рядом с мостом и голоса. Они заколебались, никто из них не понял, почему, только почувствовали, что это было вторжение в их личную жизнь. Мора обернулась и тут же увидела Джонни и Ирэн, вступивших на мост.
— Мора! — Воскликнула Ирэн. Они заметили, как она тревожно вцепилась в руку Джонни. — Это Мора!
Она не знала, что сказать.
— Вы в Лондоне… — И добавила неловко: — Я не ожидала…
Панику, охватившую ее, успокоил Десмонд:
— Моя дорогая, я не знаком с твоими друзьями.
— Извини, папа.
Успокоившись, она снова почти бездумно взирала на события, происходящие как бы без ее участия, зная, что кто-то другой — Десмонд, Ирэн, Джонни — завершат это знакомство, определят его результат.
Ее охватил страх, не оставив никаких других эмоций, кроме желания убежать от того, что должно случиться, от будущей борьбы, мучений, от всего, что должно неминуемо возникнуть из этой встречи. Все прошедшие месяцы с ее стремлением оставить Джонни в прошлом, оказались бесполезными. Потому что она стояла теперь на мосту, где несколько мгновений тому назад испытывала если не мир в душе, то отсутствие волнения, и вот сейчас разговаривала с ним, вглядываясь в его черты, ища изменений в его лице и сознавая, что ее любовь никогда не ослабевала, но, как оказалось, предательски затаилась в ожидании их повторной встречи. На деле все эти месяцы оказались просто подготовкой к ней. Заледенелый покой предвечерья был взорван огнем внезапного чувства…
Мора отвела взгляд от Джонни и посмотрела на Ирэн. Та стояла, подняв лицо, закутавшись в шубку, которая делала ее красоту еще выразительнее, и разговаривала с Десмондом. Она с легкостью отвечала на его вопросы об их пребывании в «Олене». Джонни и Мора стояли молча рядом, совершенно далекие от всего, что Десмонд и Ирэн считали нужным сказать друг другу.
Рядом с ней Десмонд казался огромным. Он улыбался, на глазах помолодев. Мора терпеливо ждала, зная, что должно произойти. Она видела отступление Десмонда перед этой красотой, перед безыскусной нежностью ее голоса и глаз. Впервые ей захотелось, чтобы Ирэн была тупой и уродливой, глупой и неуклюжей. Тогда Десмонд мог бы отпустить ее без сожалений, и она, Мора, их больше никогда не увидит. Но все это было невозможно, потому что Ирэн была красива, потому что они были американцы, оказавшиеся одни в Лондоне на Рождество. Все это пробудило в Десмонде чувство гостеприимства, и было похоже на то, что происходило много раз прежде. Десмонд взял Ирэн под руку и мягко повлек ее в направлении Ганновер-террас.
Им ничего не оставалось, как брести за Десмондом и Ирэн по аллеям, мокрым от влаги, капавшей с деревьев.
— Давно ли вы в Лондоне?
— Три недели.
— Вы не остались в «Олене»?
— Примерно через неделю после вашего отъезда погода испортилась. Никто не плавал под парусами.
На ходу Мора оглянулась, надеясь увидеть уток, но они были неразличимы на темном фоне островка.
— Куда вы направлялись? — спросила она.
— Куда? — Он сделал паузу. Казалось, ему не хотелось отвечать. — Мы слонялись без дела. По крайней мере, я… Ты… Вы же знаете, какой я хороший бездельник.
— Нет, — быстро сказала она, — я не знаю. Мне неизвестно, насколько вы хороши в чем бы то ни было. Я вас совсем не знаю.
Он остановился и схватил ее за руку, заставив остановиться и повернуться к нему лицом:
— Вот это правильно… вы меня не знаете. Вы действительно ни черта не знаете обо мне, не так ли?
Он отпустил ее руку и пошел дальше:
— Мы так поглощены нами самими. Почему-то я воображал, что вы знаете или догадываетесь, что я стал бы делать, когда покинул «Олень». Но, конечно, вы не знали!
Она замерла на месте. Он, пройдя вперед, был вынужден остановиться и вернуться к ней.
— Джонни, вы не должны так говорить. Откуда мне было знать, что вы будете делать, как бы мне этого ни хотелось? Простите.
Они продолжали идти. Мора увидела, что Десмонд слегка наклонился к Ирэн, как он это делал всегда с женщинами, разговор с которыми доставлял ему удовольствие.
Тут Джонни сказал:
— Мы сначала поехали во Флоренцию. Там было хорошо… Некоторое время. Я бывал там перед войной. Теперь она выглядит чуть-чуть иной. Люди там какие-то забитые и подозрительные. Но нам все равно было хорошо; мне было приятно вернуться к тому, что я видел раньше, и обнаружить, что мало там изменилось. Я думаю, это постоянство старых вещей, к которому все мы стремимся. Потом мы пристали к колонии американцев. Тесная маленькая группа. Они стали такими флорентийцами, что некоторые из них говорят по-английски с акцентом. Но по какой-то причине они все еще выискивают американцев, которые остаются там более двух дней. Бог знает, почему. Может, потому, что это держит их в подвешенном состоянии между двумя мирами и они не принадлежат ни к одному из них. Мне они показались немного жалкими. Жаль, что мы с ними связались, но у нас не было выбора: либо ответить грубостью на их приглашения, либо удирать.
