Марта Остенсо - Шальные Кэрью
Да, Эльза должна была с горечью сознаться, что они, несомненно, были молодцами, видными, разудалыми молодцами. В каждом движении Бэлиса чувствовался герой. Джоэль прихрамывал – немного театрально, может быть, – он был также молодцом в своей авиаторской форме. Им война дала великолепный случай выдвинуться. Но Эльза не могла отвести глаз от Рифа, стоявшего рядом с ней. Он как будто спрятал одну руку в карман и мрачно смотрел прямо в лицо Бэлису Кэрью.
Зачем Бэлис Кэрью вернулся? Зачем он не погиб на войне? В то же мгновенье Эльза ужаснулась этим злым мыслям. Почти два года она думала об опасностях, которые грозили ему, о жертвах, приносимых им, о геройском безразличии, с которым он шел в бой. Неужели при взгляде на него она должна позабыть обо всем том, что думала о нем, и оставить в сердце место лишь для мелкой враждебности? И почему ее ненависть к Бэлису Кэрью заставляет ее страдать, и страдать так мучительно? Какой извращенный порыв заставляет ее сейчас думать о том, как хорошо было бы подойти к нему туда, где он стоит в свете факелов, улыбаясь в ответ на приветствия толпы, и ударить его так, чтобы его улыбка исчезла, сменившись гримасой изумления! В глубине души что-то упорно говорило ей, что ее старинные враждебные чувства к Бэлису Кэрью вовсе не пустяк. Они играют не меньшую роль в общем ходе вещей, чем столкновение армий на полях битв, в них бушует пламенный вихрь, тот вихрь, от которого рождаются новые миры, чтобы ринуться, кружась, в пространство.
О Джо Трэси эти два года она думала с гораздо меньшей страстностью. Джо не вернулся вместе с другими. Он написал ей, что не вернется еще в течение нескольких месяцев, так как небольшую часть армии еще задержали до тех пор, пока небеса не прояснятся окончательно. Но, писал он, во всяком случае он вернется, и с деньгами в кармане, и тогда Сендауэр узнает, что он вернулся лишь для того, чтобы захватить с собой молодую учительницу из школы в Эльдерской балке. А потом они оба поскачут верхом по холмам Южной Дакоты среди лунного света и будут петь всю жизнь – все дни и ночи. Бедный певец и мечтатель, Джо Трэси! Эльза всегда думала о нем с теплым чувством симпатии, думала о его пении и веселой непосредственной музыке, о его черноземной силе и милой улыбке. Но лучше ненавидеть Бэлиса Кэрью, чем любить Джо Трэси.
«… Потому, что сейчас весна, и война кончилась». Эльза взглянула на часы на своем столе. Было уже почти четыре, а ей нужно было написать опять письмо в школьное управление, чтобы напомнить о том, что ничего не было еще предпринято для ремонта протекшей крыши. Она взглянула на потолок и на образовавшееся от дождя большое серое пятно. Еще два года тому назад жизнь представлялась ей богатой возможностями, бьющей ключом, – и вот теперь она свелась для нее к смиренным письмам с просьбами распорядиться о ремонте протекающей крыши, прежде чем отставшая известка не обрушится на детские головы.
К вечеру сырость стала нестерпимой. Подняв воротник, Эльза торопливо шагала в северном направлении, к ферме Филлипсов. Она хотела по дороге домой навестить старую Сару Филлипс, но сейчас уже жалела, что не отложила своего намерения до следующего дня. Положим, ферма находилась лишь в двух шагах от дороги, и к тому же мать Эльзы просила ее принести черенки фуксий для ее оконных ящиков, которые обещала ей дать старая Сара.
Жена Джима Филлипса встретила Эльзу в дверях и, торопясь с приготовлением ужина, провела ее сразу в гостиную, где старая Сара сидела в своей неизменной качалке.
– Вас пришла проведать Эльза Бауэрс! – крикнула хозяйка с порога. – Войдите, Эльза, а я пойду стряпать.
Эльза вошла в комнату и пожала руку старушке, обернувшейся к ней и уставившейся на нее своими слепыми глазами, закрытыми теперь черными очками.
– Это Эльза, матушка Филлипс, – сказала она, но старуха обратила на нее мало внимания. Она покачала головой и произнесла тихо и таинственно:
– Отворилась дверь, и пахнуло снегом. Да, пахнуло снегом…
Она очень одряхлела за последние два или три года, Эльзе это сейчас же бросилось в глаза. Старушка потеряла ощущение действительности. Она слепо блуждала среди мира без времени и пространства, находясь в лабиринте отрывочных воспоминаний, смутных теней.
И было вполне естественно услышать от нее слова, с которыми она теперь обратилась к Эльзе, принимая ее за кого-то другого:
– У вас у самой были мальчики, Вы знаете, что это значит. Пока мои руки не онемели от ревматизма, я с утра до ночи сидела и штопала да вязала, все штопала да вязала…
Она покачивалась в своей качалке перед окном, перед своими фуксиями и геранью, и перебирала свои восьмидесятишестилетние воспоминания, бродя по ним ощупью и бессмысленно, сама – один лишь голос, хрупкий ритм, еле достигающий слуха жизни:
– … Но я слышу, как говорят об этом Нэте Брэзелле, у которого жена умирает, а он среди ночи спешит запрятать деньги. Толкуют также об этой старой дуре Фанни Ипсмиллер, расфуфыривающейся, чтобы поймать молодого Нильса… Фуфырится, фуфырится, а он хохочет ей в лицо, старой дуре. Прямо срам на весь мир, и слава Богу, что я не могу больше видеть всего этого… А Кэрью-то все те же, что и всегда были…
Ее голос соскользнул с фактов в лабиринт образов, созданных ее разрушающимся сознанием. Эльза послушала ее некоторое время, потом напомнила ей о черенках фуксии. Сара настригла их для нее, причем ножницы в ее крючковатых пальцах безошибочно находили нужные ветки.
Эльза снова вышла в сгущающиеся сумерки и среди резкого снежного вихря повернула домой, Перед ней к югу тусклые пятна кустарников обозначали берега речки. Страх перед ней охватил Эльзу, страх за себя и за свою жизнь, которая всегда была так ценна, так полна чудес. Вон там виднелся огонек в окне Лендквиста, где жила Фанни Ипсмиллер. Эльза подумала сейчас о ней с сожалением, так как Фанни действительно сделалась теперь посмешищем всей округи. Дальше, слева от дороги, виднелся огонек на ферме Брэзелла, где лежала в постели жена Нэта, умиравшая от того, что ей больше не хотелось жить на свете, Фанни Ипсмиллер и жена Нэта Брэзелла – каждая по-своему были жертвами Эльдерской балки. В самой земле здесь было что-то жестокое, что-то хищное. Она всасывала человеческую жизнь в свой мрак, в забвение… Эльза вздрогнула и плотнее закуталась в пальто.
Кто-то стоял у ворот фермы Лендквиста. Это была Фанни. Узнав Эльзу, спешившую по дороге, она окликнула ее:
– Это вы, Эльза Бауэрс? Идете домой? Снег начинается. Зайдите ко мне и согрейтесь чашечкой чаю. Я нашла узор вязанья для вашей мамы.
В теплой кухне Фанни Эльза напилась чаю и смотрела, как эта широкоплечая женщина работала, в то время как Нильс и работник сушили ноги у печки. Фанни было теперь между сорока и сорока пятью, она становилась все более жизнерадостной и все более глухой.
