Андромеда Романо-Лакс - Испанский смычок
Мраморные ступени ведущей наверх холодной неосвещенной лестницы претендовали на элегантность, но каждая из них была истерта множеством ног, а в углах лестничных площадок скопился неубранный мусор.
В ответ на наш неуверенный стук Мендисабаль открыл дверь. Он был одет в мешковатый кардиган такой широкой вязки, что из-под него просвечивала серовато-белая рубашка. Он был небрит; серебристая щетина на щеках казалась чуть светлее, чем густые короткие волосы на голове. Мешки у него под глазами были усыпаны желтоватыми точками. Когда он улыбнулся, его тяжелые веки полностью закрылись.
— Зовите меня Альберто, — сказал он, не обращая внимания на мою протянутую руку. — Я не привык к титулам.
Альберто выслушал наш рассказ о посещении консерватории и взглянул на рекомендательное письмо Аль-Серраса:
— Вы что, надеетесь, что этот город приветит вас из-за одного вашего имени?
Я непонимающе уставился на него. К этому времени я знал историю своего рождения и путаницы с именем, но не понимал, какое это имеет отношение к нынешней ситуации.
— Ганнибал, — произнес Альберто с выражением. — Великий человек, направивший на римлян армию слонов. Его отцом был Гамилькар Барка, основатель Барселоны. Что, больше никто не читает историю?
Я собрался с духом:
— Не знаю насчет завоеваний, но со смычком в руке я не боюсь ничего.
— Боец — это хорошо! — отозвался он. — В этом городе артист должен быть бойцом хотя бы для того, чтобы его услышали даже сквозь взрывы.
Заметив мои поднятые от удивления брови, он добавил:
— Город бомб — ты знаешь, что так называют Барселону? Как минимум раз в год Рамблас заполняется дымом. В промежутках между взрывами и пожарами, пожирающими церкви, город рождается заново. Это неизбежно. Есть несколько прекрасных площадей, где когда-то стояли соборы.
Мама вздернула подбородок и обвела комнату взглядом, демонстрируя нарочитое безразличие.
— Если городская жизнь пугает вас, немедленно возвращайтесь, — сказал Альберто. — Садитесь на поезд, пока с железной дорогой ничего не случилось. — Он покачался на каблуках, затем выдохнул и смягчился: — О, все не так плохо. На самом деле здесь даже слишком тихо. Заходите, садитесь. Нам есть что обсудить.
Тем же вечером Альберто взял меня в ученики. Его жена скончалась несколько лет назад, дочь вышла замуж и переехала в Валенсию, так что он предложил нам снять у него комнату. С оплатой обещал подождать до тех пор, пока мама не найдет работу. Ночью, лежа в постели, мама прошептала: «Он интеллектуал и анархист, но достаточно безобидный. Хотя бы не потребовал с нас много денег».
На следующее утро мы встали рано. Съели несколько булочек, оставшихся после вчерашней поездки на поезде, и выпили несвежей воды из кувшина в ивовой оплетке. Я посмотрел на чайник, но мама сказала: «Подожди, пока не предложат». Альберто нигде не было видно.
Мы перешли в общую комнату. Вдоль одной из стен стояло несколько тяжелых, обтянутых кожей кресел, на которых были навалены книги и одежда. Мамины глаза загорелись, когда она увидела, что на двух рубашках отсутствуют пуговицы. Она пошла за сумкой для шитья, довольная, что может хоть чем-то заняться. Я тем временем изучал корешки книг на книжных полках: Пио Бароха, Унамуно, вездесущий Сервантес и еще множество имен, которых я даже не слышал. В конце концов я поднял крышку рояля и нажал на одну из белых клавиш. К моему удивлению, рояль молчал. Я попробовал еще несколько клавиш, затем взял аккорд — безрезультатно.
— Сломан, — сказал Альберто, заходя в комнату. — И разобран на детали. Но для вечерних посиделок, когда нужно усадить шесть или более человек, и с закрытой крышкой вполне подходит.
На нем были та же рубашка и свитер, что и вчера, и мешковатые пижамные штаны, которые мама изо всех сил старалась не замечать.
— Твой смычок, дай-ка мне на него посмотреть.
Я ожидал, что он восхитится прекрасной древесиной, станет расспрашивать о происхождении смычка, о моем отце…
Вместо этого он просто сказал:
— Смычок слишком грязный. Что ты им делал?
Мама смотрела на меня, я — себе под ноги.
— Вот тебе первый урок: имей уважение к орудиям своего труда, — продолжал Альберто. — Я знаю плотников, которые больше заботятся о своих молотках, чем ты о смычке. Когда вы планируете натянуть на него новый конский волос?
Мама посоветовалась с ним насчет смычка, задрав голову вверх, чтобы не смотреть на его неприлично одетую нижнюю половину. Затем выскользнула из комнаты вместе со смычком, довольная, что ей это удалось.
Я ждал, что наше занятие продолжится, но этого не случилось. Альберто ушел к себе, а я остался наедине с безмолвным роялем и стеной, плотно заставленной книжными полками с испанской литературой. Я немного почитал, затем написал длинное и грустное письмо Энрике — единственному человеку, который все, что случилось с нами до сих пор, воспринимал положительно.
На следующий день Альберто ставил мне левую руку. Он показал, как должны лежать пальцы на шейке виолончели, используя ручку от метлы и вставив мне между пальцами винные пробки. Если пробка выскальзывала, когда я неловко двигал рукой вверх и вниз, это означало, что расстояние между пальцами неправильное. К виолончели Альберто не прикасался.
Я надеялся, что она у него не претерпела таких же унижений, что и пианино.
В то же утро мама собралась в ломбард, заложить привезенное с собой серебро и кое-что из белья. Он перехватил ее на полпути:
— Вы собираетесь покупать мальчику инструмент?
— А нельзя ему пока поиграть на вашем? Хотя бы поначалу.
— Нет, нельзя. Мой не годится.
Ночью, лежа на полу рядом с маминой узкой кроватью, я прошептал:
— А может, Альберто вообще не умеет играть на виолончели?
— А зачем бы тогда дон Хосе нам его порекомендовал?
— Но какой же он музыкант, если больше не играет на своем инструменте?
Мама не ответила, но я почувствовал, как она напряглась под суровой простыней.
— Если мне не дадут виолончель, зачем я сюда приехал? Оставался бы лучше дома, в Кампо-Секо. Там у меня хотя бы было пианино. А здесь я играю только на палке от метлы.
— Ты хочешь вернуться?
— Конечно нет, — сказал я. — А ты?
— Возможно, — тихо произнесла она.
— Даже если это небезопасно?
— Там мой дом. — Она испустила было тяжкий вздох, но опомнилась и превратила его в преувеличенно громкий зевок: — Постараемся извлечь максимум пользы из нашего положения. Завтра я поговорю с человеком, который натягивал конский волос на твой смычок. Он знает поблизости все музыкальные магазины. Возможно, он нам поможет. — Она отвернулась к стене, но даже в темноте я продолжал чувствовать ее беспокойство.
