Ирина Лобановская - Измайловский парк
И пока надо наслаждаться этой «песочной» жизнью.
Время текло замедленно, как в сказке. До тех пор, пока однажды Светлана не толкнула задремавшего Арама локтем в бок. Вдалеке гомонили люди. Арам испугался.
— Идет сюда кто-то… Прикинься ветошью! Э, да ты уже и впрямь ветошь… Ну ладно, хоть встряхнись. Значит, я тебе за жену буду, если что. Как, сойду? — Она кокетливо уперла руки в бедра и приосанилась.
Арам задумался.
Женой? Кучеряво…
Да отец не позволит такой жены никогда в жизни! А мать начнет биться в истериках, едва услышит про какую-то безродную сироту Свету из Подмосковья.
Арам смотрел на Светлану и видел только ее… Только свою Светку. Точнее, которую считал своей, но которая ему не принадлежала. Он бы никогда не решился на продолжение. Будущее… Вот оно, во все своей красе! Почему Арам не задумывался о нем?
— Сойдешь, — пробормотал он.
Как будто это слово, брошенное без присмотра в разгар лета, могло что-то значить…
С того дня «песчаная» жизнь стала тяготить Арама. Он испугался того, что натворил. Вспомнил о доме. И захотел вернуться…
— Мне пора в Москву… — пробормотал он как-то вечером. И поежился. Вдруг что-то неприятно больно резануло его по лицу. То был взгляд Светы.
Глава 8
Однажды Стася рассказала сыну, что самый большой город на Земле — Мехико. Арам глянул на нее в замешательстве:
— Как Мехико?! А Москва?! Ведь она больше всех и лучше всех!
Стася виновато развела руками:
— Нет, сынок, Москва меньше.
Насчет «лучше» она промолчала.
Арам никак не мог выйти из шока. Он твердо усвоил на уровне аксиомы: его город — самый прекрасный на Земле. И самый-самый во всех отношениях. И вдруг — такое откровение… Или мать что-то перепутала?..
Это блеф? Шутка? Дезинформация? Какая-то там Мексика на далеком континенте…
— А можно я вычеркну Мехико на карте? — спросил Арам. — Просто замажу этот город черной краской, чтобы его не было в помине!
Решил стереть с лица Земли…
— Ну зачем портить карту? — отозвалась Стася. — И тогда не один Мехико надо зачеркивать, потому что Москва даже не на втором месте по размеру, а на пятом или шестом.
Арам расстроился окончательно.
Теперь у Стасиного ребенка сорок шестой, плавно перетекающий в сорок седьмой, размер обуви, свитера и брючки пятьдесят четвертого на рост метр восемьдесят восемь. В военкомате намерили метр девяносто два.
— Ребята, вы тут занимаетесь приписками! — вежливо и честно сообщила Стася военным.
— А вы, мамаша, не хамите! — ласково посоветовали они ей. — Иначе больше в военкомат на порог не пустим! Пусть ваш ребенок сюда ходит один, давно совершеннолетний.
— Меня сюда не пустить нельзя! — заявила Стася. — Это нарушение прав человека. А дети, даже совершеннолетние, должны ходить по улицам и в гости вместе с родителями, поскольку без присмотра они очень быстро и сильно распускаются!
Чепуха. Абсолютная чепуха. Пустота. Словоблудие и перекидывание никому не нужными словами и репликами. Дурацкое парирование. Идиотический юмор.
Главное — всеми правдами и неправдами отбить ребенка от армии, этой государственной и жесткой структуры. Именно так пишут газеты. И здесь не канцеляризмы, не штампы — обыкновенная правда.
Стася не хотела, чтобы ее ребенка убили. Не желала, чтобы его взяли в плен. Не мечтала, чтобы он плохо ел, плохо спал и маршировал с тяжелым, отвратительным ружьем в жару и в холод. Чтобы, при наилучшем раскладе, потерял, словно вычеркнул, из жизни два года, проведенные в казармах и под громовые команды «Нале!» и «Напра!». Не хотела — и все! Она должна остаться с ним. Навсегда. Стася не собиралась его никуда от себя отпускать. Ни под каким видом. Почему это желание называли несерьезным и бредовым? Даже Виген и тот посмеивался.
Чепуха. Абсолютная чепуха. Любое желание имеет полное право на осуществление. Конечно, кроме нацеленных против какой угодно жизни. Например, куста или бабочки. Армия нацелилась против жизни. Это когда-то, в неведомые Стасе сороковые, памятные ее бабушке, солдаты защищали. Хотя и о тех временах рассказывали много смутного и темного. Но землю-то спасли. Почему теперь не могут спасти молоденьких солдатиков, погибающих каждый день? Или не хотят?
Мы живем в воюющей стране, думала Стася. Мы привыкли к ней, потому что она идет не на нашей улице, не в нашем городе. Но к войне нельзя привыкать. И в этой по меньшей мере странной бойне мы воюем сами с собой: гражданская, наверное, значительно страшнее других. Только зачем сравнивать? Страшна любая. А Стася хочет самой малости: навсегда остаться со своим сыном.
Говорить с ним о том о сем. Бывать и там и сям. Смотреть всякую дребедень по телевизору и любимые фильмы по видаку. Обсуждать книги и клипы. Слушать музыку. Ходить в мокрень по ледяной окрошке. Видеть, как растет зеленый листик, как стекает с него капелька…
Ну, это перечисление может затянуться надолго, а у Стаей нет на него времени. Потому что ее ребенок вырос почти до метра девяносто и получил повестку из военкомата.
Зачем она ему, он представлял смутно. Он вообще не понимал, как любой его сверстник, почему, кроме родителей, кто-то еще может предъявить на него права, чего-то от него потребовать. Он не понимал сути этой связки «человек — государство» и правильно делал. Потому что там нечего понимать.
Чепуха. Абсолютная чепуха. Пустота. Ни законы, ни юристы, ни философы до сих пор не смогли объяснить смысла и содержания наших со страной взаимоотношений. Они туманны и размыты, лишены точных и логических основ, далеки от правильных определений. А пора бы, кажется, навести в этом деле порядок, давно пора. Почему никак никому не удавалось убедить Стасю в том, что в работе государственной машины все уже много лет назад ясно и понятно, что комментарии излишни и закон есть закон? Она не понимала и не принимала никаких толкований и объяснений, потому что ее ребенка могут в любой момент оторвать от нее и увезти в неизвестном направлении. Почему? По какому праву?
Наших прав и обязанностей тоже, кстати, четко и ясно не определили, думала Стася. Так, вязкие намеки, легкие штришки и неожиданно тяжелые плиты с начертаниями обязательной любви и служения родине.
Чепуха. Абсолютная чепуха. Пустота. Службы без любви быть не должно, это понятно, иначе начинается казенщина и казарма, как в данном конкретном случае. Что же касается любви… Родину нельзя любить, как женщину, нужны какие-то другие основания, хотя она очень похожа на даму, да и род один, а это говорит о многом. Капризна, своевольна, требовательна, истерична, склонна к приукрашиваниям, легкомыслию, кокетству… Но все-таки женщина отличается еще способностью к самоотдаче, а отчизна хочет брать, брать и брать… В школу, на целину, в армию… И в лагерь.
