Шейла О'Фланаган - Замужество Изабель
Многочисленным блюдам были даны компьютерные названия – «Дынные байты» в качестве закуски, «Мегабайты из телятины с картофелем по-лионски» в качестве горячего и, наконец, «Десертный интерфейс». Морис закончил спич, и в зал внесли еду.
Я попивала вино, как вдруг почувствовала на своем колене руку Тима. Темно-голубое платье имело на боку длинный разрез, который Тим приметил еще в машине. Я взглянула на него, но он в это время на меня не смотрел и разговаривал со своим соседом по другую руку. Я стиснула колени, и рука Тима оказалась в ловушке. Я чуть расслабила ноги, но когда он попытался высвободиться, поймала его снова. Я чувствовала, как его рука судорожно задергалась в поисках свободы, но не ослабила хватку. При этом я продолжала непринужденно есть и разговаривать с Дэйвом, который сидел рядом со мной с другой стороны.
В конце концов Тим повернулся и прошептал мне в самое ухо:
– Отпусти!
– Зачем?
– Потому что я хочу намазать себе бутерброд.
– Надо было раньше об этом думать, – насмешливо сказала я.
– Я знаю.
– Придержи свои ручки до лучших времен.
– Вот зануда!
Я расслабила хватку, и он смог наконец вытащить из-под стола свою руку.
Тим терпеть не мог танцевать. А я обожала. Поэтому я танцевала с Дэйвом и Морисом, потом еще с двумя программистами, Кейтом и Грегом, потом с парнем из калифорнийского офиса по имени Дон. С Доном танцевать было хорошо, потому что он был самым длинным и худым партнером из всех, кого я когда-либо встречала. Он сказал, что он афроамериканец. А я сообщила, что недавно познакомилась с греко-американцами, и поинтересовалась, имеются ли в природе просто американцы.
– Это аборигенные американцы, – сказал он политически корректно и очень серьезно, отчего меня разобрал безудержный смех, причину которого он, кажется, совершенно не понял.
Около половины второго Тим, наконец, решился пригласить меня на танец.
Оркестр играл чувственную медленную мелодию, Тим крепко прижимал меня к себе.
– Кажется, я слишком много выпил, – сонно бормотал он. – Я не собирался так много пить.
– Все нормально.
– Нет-нет, я хотел быть в форме.
– Ты будешь в форме, как только выйдешь на свежий воздух, – заверила его я.
– Поехали сегодня ко мне, – он прижал меня к себе еще крепче. – Останься у меня сегодня ночью!
Я и сама хотела с ним остаться больше всего на свете. Я уже обдумала заранее такую возможность и только ждала, предложит он мне это или нет.
– Но сохранится ли до утра твоя любовь? – прошептала я ему в ухо слова песни.
– Главное, что я люблю тебя сейчас!
Ночной воздух был прохладным, и я стала мерзнуть. Тим снял пиджак и накинул его мне на плечи.
– Не нужен мне твой пиджак! – запротестовала я.
– У меня рубашка с длинными рукавами, – настойчиво возразил он. – Неужели ты не понимаешь, что если ты замерзнешь, то мне тоже будет плохо?
– Зато у тебя будет возможность меня согреть.
Он взял меня за руку, и мы пошли по Пембрук-роуд. Над нашей головой шумели листья деревьев. Улица, всегда забитая машинами, была тихой и безлюдной, дома стояли темные. По дороге Тим тихонько свистел, и я ему подсвистывала.
Они будут в отношении меня очень разочарованы, подумала я и слегка улыбнулась. Алисон и Жюли, мать и отец, Ян. И Ари Джордан. Все эти люди, которые считали, что Тиму не следует давать поблажки. Которые готовы были ради меня не прощать его вовеки. И все они глубоко ошибались.
Мы повернули к его дому. На столбе тускло мерцал сигнальный фонарь. Тим долго шарил в кармане, потом уронил ключи на землю. Я их подняла и отдала ему. Он открыл дверь и выключил сигнализацию.
Мы стояли друг против друга в прихожей. Я сбросила с плеч пиджак Тима.
Он расстегнул мне бретельки, и темно-голубое платье соскользнуло на пол, легло у ног бархатной волной. Я была без колготок, только в синем боди. Тим молча смотрел на меня. Я – на него.
Он подхватил меня на руки и понес наверх по лестнице. В спальне он положил меня на кровать, затем начал судорожно стаскивать галстук, расстегивать рубашку. Мне очень нравилась его грудь. Не то чтобы она была очень уж мускулистой, но это была крепкая и надежная грудь, покрытая черными волосами. Иногда я гладила и завивала эти волосы, и тогда Тим вздрагивал от боли и блаженства.
Я неподвижно лежала на кровати. Он лег рядом и начал расстегивать мое боди. Пока мы занимались любовью, выражение его лица было очень серьезным. Иногда он двигался очень медленно, так что временами казалось, что он вовсе застыл. Затем он наращивал ритм, и возникало впечатление, что он вот-вот кончит, но тут он внезапно останавливался и снова переходил на медленный ритм. Мне было с ним очень хорошо этой ночью. Он ласкал мои самые чувствительные места, изобретал новые виды ласк. А когда я крикнула, что больше не выдержу, то внезапно кончил одним решительным натиском.
Мы лежали под одеялом, обнявшись. Он заснул почти моментально, а я смотрела на него в темноте, и мне хотелось кричать от любви и счастья. Я знала, что это единственный мужчина, которого я когда-либо любила или буду любить. И еще я знала, что когда-нибудь я обязательно выйду за него замуж.
Глава 5
ЖИЗНЬ
(Пабло Пикассо, 1903)
За окном лил дождь. Я прижалась носом к стеклу и долго смотрела на небо: облака чиркали по верхушкам деревьев, и за ними нельзя было даже предположить наличие голубизны и яркого солнышка.
Я долго шарила в кладовке в поисках непромокаемой куртки, но ее нигде не было. Скорее всего я забыла ее у Тима.
Хлопнула входная дверь: это ушел Ян. Через несколько минут то же самое сделала Алисон. Я начала думать, что чувствуют родители, когда их дети подрастают. И как относятся к тому, что те в конце концов покидают родительский кров: с сожалением или с облегчением?
Я снова начала искать куртку. Тут зазвонил телефон. Я бросилась к нему.
– Изабель, привет, хорошо, что я тебя застал!
– Привет, Тим.
Я взглянула на свое отражение – зеркало висело над телефоном – под глазами снова залегли темные тени.
– Изабель, я очень сожалею, – продолжал Тим, – но сегодня с тобой встретиться никак не смогу.
– Почему? – Мы с ним не виделись уже почти две недели: он работал над каким-то очередным компьютерным проектом.
– Потому что я по горло завяз в работе, – ответил он. – Я и сейчас звоню с работы, не было времени заскочить домой.
– И как долго ты пробудешь на работе?
– Понятия не имею. Зависит от того, как скоро я со всем раскидаюсь. Может быть, час, может быть, двенадцать часов.
– О Тим, мне так хочется тебя увидеть!
– Мне тоже, особенно ночью, – сказал он. – От одного предвкушения у меня настроение поднимается. Но я абсолютно привязан к стулу в данный момент.
