Виктория Миллиан - Идеальный партнёр
- Ты не любишь Россию?
- Ничего на свете я не люблю больше, чем Россию. Нет ничего на свете, что причиняло бы мне большую боль, чем Россия. Жить там я не могу. Я помогаю всем, кто хочет уехать.
- Но искусство. Послушай, я много думал о его природе, происхождении. Может быть, именно атмосфера страдания, очень сильных эмоций - не только и не столько самого автора, но всех вокруг, - трагизм всего строя жизни и выливаются потом в музыку, литературу, живопись. Не зря ведь сейчас самая сильная, на мой взгляд, проза идёт из Латинской Америки. Это ведь не только Маркес. Горы не стоят в одиночку.
- Бывают.
- Бывают, но не такой высоты. Такие - только в массиве. В общем контексте культуры. У Маркеса меня не столько "Сто лет одиночества", сколько один маленький рассказ потряс. Я даже названия не помню. Молодожёны едут в свадебное путешествие, и невеста проколола руку шипом розы. У неё гемофилия, и она начинает истекать кровью, но они так счастливы, что не понимают этого сразу. Потом, в чужом городе, он теряет её. Это так страшно. Он её теряет посредине счастья. Написано с такой силой!.. Культура самоценна. Может быть, русские не променяли бы...
- Хайнц! Вот это уже действительно патетика. Патетика сытых людей. Ещё и как! Не сомневайся! Положи на одну чашку бездомных детей и работавших всю жизнь стариков, которым сейчас нечего есть, а на другую - роман, самый лучший в мире. Спроси их. И как? Что ты чувствуешь?.. Россия. Русские...
- Да, Россия... Я начинаю понимать твою мысль о евреях. Это противоположность.
- Конечно! Тут ведь каждое дитя - единственное, самое ценное. Забота всего рода, всей общины. В еврейских общинах не было неграмотных мальчиков. Никогда! Если бедные не могли учить, богатые помогали, тянули за собой. Такой сильной благотворительности история не знает. Я не уверена, но думаю, что благотворительность, как общественный институт, так и началась.
- Я тоже не знаю, но поверил бы.
- А личная смелость, достоинство... Что достойного в том, чтобы ответить на плевок, удар и погубить себя, свою семью, детей, мать. Вызвать погром. Погубить всю общину. В этом нет достоинства. Просто спесь и глупость. Достоинство в том, чтобы принять, стерпеть. Может быть, если надо, поклониться и улыбнуться. И прийти домой живым. Сохранить всех. Вернуться в свой дом, где тебя любят и уважают за это.
Она помолчала. Потом продолжила:
- Еврейская мать - это особое явление. Она хранит семью, как свечу на ветру. И для всех евреев это нормально, они все из таких семей. Большинство, во всяком случае. Ненормально, когда это не так.
- Да, я понимаю теперь, что ты говорила о других невестках своей Ханны. Они русские.
- Им это чуждо природно. Они её не переносят органически. Ты себе не представляешь, до какой степени. Обе - воспитанные и добрые бабы. Никогда не сквернословят. Звонят мне по очереди, не сговариваясь, и кроют её чёрным матом. Прямо трясутся. Если бы одна ещё, я могла бы подумать, что просто плохой характер. Ханну же я знаю! Но они кроют её обе - Алла и Людмила - в одинаковых выражениях. Повторить я это не могу. Людмила в Германии жила с Ханной полгода в одной квартире, пока не попала на месяц к психиатрам. Тогда Даниил, муж её, согласился переехать. До того он не хотел оставлять родителей. Оба старших сына очень привязаны к старикам. Тут - полная взаимность. А внуки заодно с матерями. Те ведь - хорошие матери. Просто манера заботиться другая.
- Ты не чувствуешь себя русской?
- Это интересно. Что под этим понимать... Если чужие смеются над русскими или ругают их, я чувствую себя русской. Если французов - француженкой. А если евреев - то еврейкой. Это кто-то из ваших, по-моему, сказал: "Я еврей не по той крови, что в жилах, а по той, что из жил..." Так что я - настоящая безродная космополитка.
- А ты была в Израиле?
- Нет. А ты?
- Был. И не один раз. У меня там есть друзья. Мы съездим к ним. Обязательно. И что касается личной смелости, то отсутствия её я там не замечал. Скорее наоборот.
- Теперь у них есть государство...
- Да. Наверное. Я пойду с тобой к Ханне. Я пойду с большим интересом. Давай прямо завтра, не дожидаясь субботы.
- Да, в субботу не стоит.
21
Уже подъезжая, они увидели Лазаря Глазмана, гулявшего с собакой. Хайнц с Лорой переглянулись и расхохотались. Такое не часто увидишь, такие сцены ставят в хороших комедийных фильмах талантливые режиссёры: высокий и слишком атлетичный для своих морщин старик с крупной головой и подходящими для неё крупными чертами лица, ссутулившись, водил по кругу маленькую, очень толстую собаку.
Когда Хайнц с Лорой подошли ближе, Хайнц понял, что когда-то эта собака была болонкой. В молодости она была болонкой. Но сейчас почти вся её шерсть вылезла и торчала отдельными серыми волосками на такой же серой, покрытой старческими пигментными пятнами спине. Никогда не думал, что у собак могут быть старческие пятна на коже, - подумал Хайнц, глядя на странную пару: собака, не поднимая головы, уныло и безысходно тянулась за ссутулившимся, мрачным стариком. Они напоминали каторжников на прогулке.
- Вот, Лорочка! Здравствуйте, молодой человек. Выгуливаю Мальву. Какая она Мальва! Вы только посмотрите! Мальва - это прекрасный украинский цветок, украшение дома, - он продолжал идти, и Лоре с Хайнцем пришлось присоединиться к процессии.
- Собака должна дышать воздухом, - передразнил кого-то старик, - а я не должен дышать воздухом? Или Лазарь хуже собаки?
- Но вы тоже гуляете, Лазарь Самуилович, - вступилась за Ханну Лора. Хайнц с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться в голос. Акцент делал речь мужа Ханны ещё колоритней.
- Я гуляю, я гуляю. Я бы лучше почитал газету. Мне Даня вчера принёс целую пачку харьковских газет. Но я даже остановиться не могу. Эта лысая дохлятина сразу ложится на землю. Потом она кашляет, а Ханна меня ругает, что я не жалею животное. Вот, смотрите, - он продемонстрировал, остановившись, и собака сразу же опрокинулась на бок, так, что все четыре лапы оказались в воздухе.
- Встань немедленно, ты простудишь лёгкие, когда ты уже сдохнешь!
Он наклонился, поставил собаку на ноги и тут же осторожно потянул её дальше. Собака молча, не глядя, потащилась за ним вслед, всем своим видом выказывая Лазарю полную взаимность.
Хайнц любил животных, особенно собак, но чувства Лазаря Глазмана его не оскорбили.
- Хватит, идём домой, - сказал старик, - пойдёмте, молодые люди. Иди-иди, - добавил он, обращаясь к мрачной Мальве, - дойдёшь сама, чёрт тебя не возьмёт.
С этими словами Лазарь наклонился и осторожно взял собаку на руки:
