Джоан Коллинз - Любовь, страсть, ненависть
Вскоре пришли жители деревни. Маленькие дети, старики и слабые женщины были разделены на рабочие команды, чтобы упаковывать награбленное «боровом» добро.
Солдаты вытащили больную Мелину прямо из постели. Поддерживаемая заботливой Электрой, почти не в состоянии ходить, она была направлена Волпи заворачивать изысканную коллекцию яиц Фаберже, покрытых эмалью и золотом. Даже ослабленные и изнуренные женщины были поражены красотой ювелирных табакерок, позолоченной и инкрустированной мебелью, яркими красками картин восемнадцатого века и сочными золотыми тонами полотен Рембрандта.
Перед глазами у Мелины стоял такой туман, что она с трудом могла видеть. Ее руки так сильно дрожали, что она ничего не в силах была удержать. Солдаты прохаживались между женщинами, покрикивая на них и сопровождая свои выкрики ударами, если им казалось, что женщины работают недостаточно быстро. Перепуганным детям была поставлена задача упаковать в ящики необычайно редкую коллекцию первых изданий Данте, Гете, Шекспира и Толстого, и, когда они спотыкались, в их глазах появлялся ужас, потому что они боялись повредить эти драгоценные тома.
Вдруг, испуганно вскрикнув, Мелина уронила хрустальное яйцо, украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Со звуком, похожим на выстрел, бесценное сокровище разбилось о мраморный пол.
Все прекратили работать и уставились на несчастную женщину. Но глаза Мелины были тусклыми от горя и болезни, и она не испытала никакого страха, когда к ней подошел «боров».
– Ты понимаешь, что ты наделала, глупая баба?! – проскрежетал он, и его лицо налилось краской бешенства. – Дура! Дура! Дура!
Он яростно, со всей силы ударил ее пистолетом по голове. Мелина не почувствовала боли, когда кровь потекла по ее восковому лицу.
Рухнув как подкошенная, она уже не чувствовала, как взбешенный Скрофо бил ее по лицу и голове, выкрикивая ругательства.
– Назад, работать, – орал Скрофо, в то время как испуганные дети плакали, уткнувшись в юбки своих матерей. – Назад, работать. Иначе вас постигнет та же участь. И не дай Бог кому-нибудь еще хоть что-то разбить!
Некоторые из жителей деревни перекрестились, в то время как другие тихо стонали и плакали, не скрывая слез. Электра негромко попросила разрешения унести тело Мелины, и Волпи, соглашаясь, резко кивнул головой. Она завернула жалкое изможденное тело в свою длинную черную шаль, и две другие женщины помогли ей вынести Мелину под лучи яркого солнца, где они нежно положили ее на камни вымощенного булыжником внутреннего дворика.
Вернувшись на закате дня в гавань, Николас был доволен своим уловом. Уже давно такого не было – почти полкилограмма мелочи, несколько штук красной кефали и пара пухлых помпано. Сегодня вечером у них будет праздник. Димитрис обязательно даст ему немного оливкового масла, несколько помидоров и картофелин и, может быть, даже небольшую бутылку вина в обмен на рыбу. Он, Электра и его мать смогут тогда отпраздновать приближающееся окончание оккупации острова.
Когда он вытащил лодку на прибрежную гальку, плачущая Электра в черном платке, с развевающимися на ветру волосами, бросилась в его объятия.
– Николас, о, Николас, прости.
– Простить, но за что? Что такое, Электра? – Он внезапно заволновался.
Электра всегда была стойкой и жизнерадостной девушкой. Даже в этих ужасных условиях она сохраняла свою врожденную нежность, за что ее все так и любили.
Тихо плача у Николаса на плече, она рассказала ему о смерти его матери.
Лицо Николаса окаменело. Он знал, что его мать могла долго не прожить, но война должна была вот-вот закончиться, вдруг она бы выздоровела? Он с трудом сдерживал слезы. Этого «борову» он не простит никогда.
– Где сейчас солдаты? – спросил он сурово.
– Ушли. Все до одного. Они отплыли сегодня днем. Мы сожгли их флаг, когда они покинули остров. Все их флаги.
– Перед тем как уйти, эти ублюдки еще кого-нибудь убили? – спросил Николас, в то время как Димитрис вышел из бара, неся ему стакан бренди.
Димитрис обнял Николаса, пытаясь успокоить юношу, которого любил, как родного сына.
– Нет, – мягко сказала Электра, поглаживая Николаса по щеке, – больше никого. О, Николас, прости.
Николас выпил бренди. Незнакомое жгучее чувство наполнило его необычайной силой. Видя несчастные лица своих друзей, он пришел в такую ярость, что это чувство стало жить как бы собственной жизнью. Он должен был убить. Ему хотелось вонзить свой нож в эту итальянскую свинью и убить ее. Но еще больше ему хотелось сомкнуть свои пальцы на шее жестокого начальника гарнизона и выпустить из него дух. Он хотел своими глазами видеть, как тот умирает. Хотел слышать, как его слюнявые губы будут молить о пощаде. Нащупав в кармане нож, Николас понял, что власть над смертью находится в его руках и что со временем его ненависть даст ему силы сделать то, что он должен.
– В тот день… в тот день… в тот день… – яростно шептал он, сжимая пальцами четки своей матери с таким бешенством, как будто это были сухожилия на шее его врага. – Я убью его, если даже это будет последнее, что я сделаю в своей жизни. Я разыщу этого кровожадного ублюдка и заставлю его страдать так, как это трудно представить. И клянусь, что, в конце концов, Умберто Скрофо сам будет умолять меня убить его.
Глава 10
Лондон, 1944 год
Жизнь в Лондоне вполне устраивала Инес, несмотря на то, что ей пришлось расстаться с Парижем. Ее маленькая квартирка находилась на улице Пастуший рынок, на последнем этаже старого дома, построенного в георгианском стиле. Она была уютной, окна из свинцового стекла улавливали каждый лучик бледного лондонского солнца. Она часто сидела на подоконнике, глядя поверх крон деревьев Грин-парк. Ее мысли были далеко: она думала о Париже. Продолжает ли гестапо искать ее? Ночные кошмары, связанные с мертвым итальянским генералом, по-прежнему тревожили ее сон, и спящий рядом Ив почти каждую ночь успокаивал ее, когда она в холодном поту просыпалась от собственного крика; по утрам он смешил Инес, показывая какой-нибудь из своих трюков.
Слушая радио и читая газеты, Ив внимательно следил за новостями из оккупированной Франции, а Инес совершенствовала свой английский и вела дом. По утрам она пыталась купить продукты по карточкам, по которым удавалось достать лишь самое необходимое. Трудно приготовить мясную запеканку из четырех унций мяса, а сделать омлет на двоих из одного яйца просто невозможно – даже для французской девушки. Собираясь начать новую жизнь в Лондоне, Ив встречался с теми людьми, чьи имена ему назвали еще во Франции. Часто его не было дома целый день, и Инес, слушая радио и напевая, убирала квартиру, наслаждаясь своей новой ролью домашней хозяйки. Впервые в своей жизни она жила как нормальная женщина и любила Ива больше, чем когда бы то ни было.
