Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина

Застенчиво смотрю в сторону и горестно вздыхаю:

- Никит, прости, но никакого продолжения не будет. Все было отлично, но… боюсь, ты мне не подходишь.

- Допустим, - серьезно кивает тот, но рук с моей талии не убирает. Наоборот, еще крепче впивается пальцами, как ребенок, у которого вот-вот заберут любимую игрушку.

Чувствую, что должна объясниться, но язык прилипает к небу. Совершенно не хочется продолжать этот разговор, разум уплывает вслед за пальцами, которые гладят обнаженную кожу. Хоть бы задержаться в этом мгновении еще на секунду. Но нельзя.

- Никит, - стараюсь звучать строго, а голос дрожит как у девчонки, - я взросла женщина.

- Знаю.

- Я замужем.

- Тоже в курсе. Про сына подруги можешь даже не начинать, - резко обрубает он.

Вздыхаю. Ладно, мальчик, сам напросился. Приходится быть грубой, но иначе ты не поймешь:

- Хорошо, давай прямо. Что ты можешь мне дать? Не кривись, у нас честные торгово-рыночные отношения, я красива и пока еще молода, у меня есть образование, работа, квартира, житейский опыт. У тебя – брошенный университет и армия. И еще пять увольнений за последний год. Никита, мы сейчас на разных полюсах, понимаешь? Я хочу встретить мужчину, способного меня заинтересовать, удивить. Самодостаточного, цельного.

- Я могу тебя удивить.

- Сомневаюсь, милый, - торможу. Хотела назвать его так, чтобы подчеркнуть разницу в возрасте, но язык упирается в зубы и замирает, заставляя смаковать новое для меня слово. Ведь Никита и правда «милый». И мне действительно хочется его так называть.

- Да, милая, - нахал улыбается, будто раскусил мой тупой план. А я дрожу, потому что его ответная «милая» выбивает из под ног опору. Я даже не помню, о чем хотела сказать и потому тупо мямлю.

- Я… объездила все страны… и была в… так что вряд ли… вряд ли ты сможешь меня удивить.

Говорю и не свожу взгляда с его губ. Таких пухлых, что, кажется, если укусить, брызнет сок. Я напрягаюсь, жду поцелуя, почти мечтаю о нем, как вдруг Никита отстраняется и встает.

- Куда? – Не понимающе шепчу.

- Собирать вещи, ты была очень убедительна, Римма, меня проняло.

Когда он уходит, я чувствую себя глупо. Идиотка великовозрастная! Все думала, как бы не расстроить молодого мальчика, а теперь осталась одна и… грустишь?! По нему, что ли?! Да нет, бред какой-то!

Пока на кухне тихо, доедаю завтрак и даже успеваю помыть посуду. Никиты все нет. Жду еще немного, но из спальни не доносится ни звука, а потому, не выдержав, иду за Савранским. Может, он заснул? Или… плачет?!

Толкаю дверь и...

- О Боже.

Прямо передо мной стоит двухметровый лось, по-прежнему голый, если не считать моих красных колготок. Тех самых, из авангардного прошлого. Чтобы хоть как-то их натянуть, Никите пришлось сделать надрезы по низу и теперь он шевелит растопыренными пальцами, торчащими из капроновых дырок. Туда-сюда. Сюда-туда.

- Удивлена? – Он вскидывает на меня совершенно шальной в своем безумстве взгляд.

- Никит, ты в себе?

- Лучше бы конечно в тебе, но нельзя!

Облокачиваюсь о дверной косяк, кажется, тут нужна опора, иначе упаду. И вовремя, потому что в следующую секунду краснопопый лось поворачивается ко мне боком, и, сделав стойку как у боди билдеров, начинает играть мышцами. В такой позе я вижу все, даже то, что он не надел трусы под мои колготки.

- А теперь удивлена?

Фыркаю. Скрещиваю руки на груди и качаю головой. Мальчик, я была в голландском порнографическом театре, что мне твой натюрморт с яйцами в мелкую сеточку?

- Что ж. К этому я был готов. Алиса, музыку, - орет этот дурень и колонка отвечает на всю свою мощь Лебединым Озером. Господи, как хорошо, что Чайковский уже умер и не видит эту роскошь. Потому что «роскошь» сложила руки лодочкой, скрестила ноги иксиком и принялась очень натурально играть умирающего лебедя у меня в спальне, выписывая круги вокруг сброшенных в кучу вещей.

- А теперь удивлена?

- Я бы даже сказала в ахуе, - честно признаюсь Савранскому. Такого шоу даже в голландском театре не показывают.

Никита весело хватает меня под мышки и волочет обратно в кровать, пока я пытаюсь пихнуть его в грудь. Куда там, он так силен, что не чувствует моих ударов, а просто смеется. Раскатисто, как Зевс - Бог Грома и Молний. И я смеюсь вместе с ним, гораздо тише, но очень искренне. Слезы брызгают из глаз, и, заметив это, Ник вытирает их пальцами. Руки у него шершавые, в мозолях, но я льну щекой к грубой коже, чтобы еще раз коснуться чего-то живого.

Вот нужное слово! Живой! Он первый живой человек в этом антикварном музее, в котором я и сама стала экспонатом. И я так не хочу его отпускать.

Никита будто считывает мои мысли. Наклоняется и шепчет прямо в губы:

- Не бери в голову, нам просто хорошо вместе. Это только про секс, никаких чувств, никаких обязательств. Наш с тобой секрет, о котором никто не узнает.

- Надолго?

- Не знаю, - он жмет плечами, - пока не встретим кого-нибудь стоящего, тогда просто разойдемся и забудем. А пока, разреши себе веселье.

И я разрешаю. Впиваюсь в его губы поцелуем, который накрывает меня новым, непонятным чувством своей «нужности». Сейчас я нужна Никите, но это не идет ни в какое сравнение с тем, как сильно он нужен мне! Как воздух! Как тепло! Как Жизнь!

Мы жадно ласкаем друг друга. Трогаем, кусаем, облизываем, и почти растворяемся в этом чувстве, выпадаем из реальности, оставив только кусочек себя здесь. И именно этот кусочек первым реагирует на шум в коридоре:

- Римма Григорьевна, это я, Нюра.

Затем звук оплеухи и чей-то грубый голос:

- Молчать, дура. Это и твой дом тоже, так что раздевайся и все.

Глава 17

- Ты ждешь гостей? – Он касается губами мочки уха. – Мне сходить с тобой?

Мотаю головой, и отвечаю так же тихо:

- Не надо, я сама. Ты тут посиди, хорошо? Не нужно, чтобы о твоем присутствии знали.

Никита скатывается с меня, и, закинув ногу на подушку, призывно гладит себя по красному капроновому бедру:

- Ты меня стесняешься, малышка?

Прыскаю от смеха. Чтобы сохранить серьезный вид избегаю смотреть в лучистые, полные чертят глаза. Опускаю взгляд ниже, на пальцы, торчащие из колготок. В этот момент Никита растопыривает их и шевелит, отчего те походят на пухлых гусеничек. Смеюсь чуть громче, старательно закусывая кулак.

Если смех и правда продлевает жизнь, то рядом с Савранским женщина рискует стать бессмертной.

Когда я ухожу, Никита посылает мне воздушный поцелуй. Ну, каков шельмец! И как все это у него получается естественно, без претензий на что-то. Он не играет, он и правда такой. И мне настолько хорошо с ним, что даже присутствие Нюры и ее отца не может испортить настроения.

А то, что любовница мужа приехала с папой, сомнений не вызывает. Они очень похожи внешне, и даже двигаются одинаково. Единственное что их различает, чувство такта, потому что пока Аня топчется в коридоре, не смея пройти дальше, ее папа хозяйничает на кухне.

На моей кухне. В своих ботинках.

- Доброе утро, Аня, вы бы позвонили перед приездом, - поправляю складку тонкого свитера, руки от нервов пляшут и хочется их куда-то деть, чтобы не мешались.

- Я сама не знала, - шепчет глядя в пол. И стоит, в комнату не проходит. Какая правильная девочка. Во всем, что не касается чужих мужей. Невольно бросаю взгляд на тщедушную фигуру, мне кажется, или там уже наметился маленький живот? Нет точно, проступает под платьем. Аня накрывает его рукой, прячет от меня сокровище.

Сглатываю. И отворачиваюсь.

Наверное, Нюра принимает это на свой счет, потому что начинает извиняться:

- У Вас, Римма Григорьевна, открыто было, вы не подумайте, мы бы ломиться в дверь не стали.

- А нам и не надо ломиться, Анна! Эта квартира и твоя тоже!

Смотрю на незнакомого мне мужика. Он выглядит здесь даже больше хозяином, чем я – вытащил стул и расселся, широко расставив ноги. Такие обычно мнят себя господами собственной жизни, а иногда и жизней своих детей. Он недовольно кривит губы, рассматривая меня, а я не могу сдержать улыбку.