Будоражащий (ЛП) - Виктория Джулиана

Доктор Шах подписал договор о неразглашении; он буквально не может сказать другим сотрудникам, зачем я пришел. Даже Синди не разрешается находиться со мной в палате после того, как она снимет показатели. Я не могу допустить, чтобы информация о моем состоянии просочилась в прессу из-за чьего-то болтливого рта; они устроят из этого целый день. Моя карьера закончится, когда моя команда узнает, что у меня дегенеративное заболевание, которое может привести к потере двигательной функции.

Единственный человек, связанный с командой, который знает об этом, — мой тренер, и она точно ничего не скажет. Ей лучше знать и молчать, чем не знать о моем режиме приема лекарств и еще больше увеличивать риск травм.

— Где доктор Шах?

Я говорю это гораздо резче, чем следовало бы, особенно если учесть, какой испуганной выглядит сейчас Кэт.

Синди отвечает: — Мне очень жаль, мистер Де Лаурентис, это все моя вина! Я совсем забыла сказать вам, что доктор Шах больше не будет вашим лечащим врачом, потому что он ушел из практики.

Я решительно качаю головой.

— Я не хочу с вами говорить. Мне нужно к доктору Шаху, он был моим лечащим врачом на протяжении многих лет.

Я скриплю зубами и с каждой секундой все больше расстраиваюсь.

Как могло случиться, что он только что покинул клинику, и никто не удосужился сообщить мне об этом? Неужели они не думали, что это важно?

Конечно, меня не видели несколько месяцев, но для таких ситуаций должен существовать протокол.

Я в крайнем замешательстве. Я знал, что Кэт работает в здравоохранении, поскольку ее брат никогда не молчит о ней, но я не знал, что она работает в этой чертовой неврологии.

Выпрямив позвоночник, Кэт устремляет на меня взгляд, который говорит мне, что я нахожусь на тонком льду.

— Мне жаль, что это стало тебя шоком. Я видела твоё имя в карте, но мы с тобой никогда раньше не обменивались фамилиями, поэтому я не знала, что ты — тот пациент, которого я буду наблюдать.

Она говорит сквозь стиснутые зубы, и у меня возникает ощущение, что она понятия не имеет, почему я не хочу ее видеть. Может, она думает, что это потому, что она ПА или женщина? В любом случае, ни то, ни другое неправда.

Она продолжает: — К сожалению, у вас нет возможности попасть к доктору Шаху, так как он больше не работает в этой клинике.

Я разочарованно вздыхаю, пытаясь успокоить себя, прежде чем продолжить говорить.

— Хорошо, я встречусь с вами, но Синди должна уйти. Ее не было в комнате, когда меня осматривал доктор Шах.

Не то чтобы это имело значение. Она уже знает, какой у меня диагноз.

Кэт немедленно вступает в разговор. Очевидно, что она никому не позволит, чтобы ее сотрудники чувствовали себя приниженными в ее присутствии, и я чувствую, как тепло гордости за это просачивается в мою грудь, несмотря на мое раздражение ситуацией.

— Это потому, что доктор Шах был мужчиной. Политика нашего офиса гласит, что при работе с пациентами противоположного пола в комнате должен находиться сопровождающий. Хотя, полагаю, если вы позволите нам задернуть штору и оставить окна открытыми, Синди сможет сидеть в коридоре и наблюдать оттуда, поскольку тебе не нужно снимать одежду для этого осмотра. Ты не против, Алессандро?

Тон Кэт строг, в ее голосе чувствуется бесстрастие, которого я никогда не видел, и при любых других обстоятельствах я бы счел это чертовски сексуальным.

Однако, вопреки здравому смыслу, я продолжаю говорить, все больше и больше походя на полного болвана.

— Просто чтобы уточнить, вы оба прекрасно понимаете, что ни при каких обстоятельствах не можете упоминать о моем сегодняшнем присутствии в этом кабинете и о причинах моего назначения, верно? Я просто хочу убедиться, что мои права в соответствии с HIPAA¹¹ хорошо известны и соблюдаются.

— Да, Алессандро, мы оба хорошо знакомы с HIPAA.

Она выглядит так, будто хочет закатить глаза, но сдерживается, оставаясь максимально профессиональной, несмотря на мое дерьмовое отношение. — Верно, Синди?

Синди кивает и выходит из комнаты, а Кэт открывает шторы и закрывает дверь. Кэт садится в кресло и откладывает планшет в сторону, прежде чем повернуться ко мне лицом.

— Хорошо, так что привело тебя сегодня?

— Кэт, ты знаешь, что привело меня сегодня. Я устал, и у меня болят мышцы, — говорю я ей, уже измученный.

Ее тон смягчается, когда она произносит следующие слова.

— Хорошо, расскажи мне немного об этом, например, когда это происходит, что ты чувствуешь, и если что-то делает это лучше или хуже.

Мы продолжаем в том же духе следующие десять минут или около того, пока она не будет удовлетворена. Она выписывает мне новое лекарство и обсуждает со мной план действий на случай, если оно не поможет. Она сказала, что не является большой поклонницей моей нынешней схемы лечения, но если она мне подходит, то она не будет возражать, если я продолжу ее и буду работать над чем-то новым в будущем. Она невероятно профессиональна, дает мне понять, что меня понимают, и убеждает меня в том, что это разговор о моем лечении, а не просто говорит мне, что и как мы будем лечить, а фактически включает меня в этот процесс. Честно говоря, она уже нравится мне гораздо больше, чем доктор Шах, даже в его лучшие дни. Чувство вины поселяется во мне, и я понимаю, что должен извиниться, потому что она ни в чем не виновата. Я вел себя как полный придурок; я просто был так подавлен ситуацией и, честно говоря, очень смущен тем, что ей пришлось видеть, как я прошу о помощи, из-за чего я чувствовал себя слабым и расстроенным.

Когда она встает, чтобы уйти, я быстро хватаю ее за руку и говорю: — Кэт, подожди. Мы можем поговорить очень быстро?

Она смотрит на свою крошечную руку в моей и осторожно вырывает ее из моей хватки. Когда она разрывает контакт, это кажется огромной потерей, но я чувствую облегчение, когда она снова садится. Очевидно, Синди больше не обращает на меня внимания, иначе она, наверное, ломилась бы в дверь, увидев, что я так хватаюсь за Кэт.

Когда она усаживается в кресло, я наклоняюсь вперед, упираясь предплечьями в бедра, и смотрю в эти медовые глаза, готовясь к тому, что она не примет моих извинений. И она будет совершенно права, если так поступит.

— Мне не следовало так с тобой разговаривать, — начинаю я, и ее поза еще больше расслабляется. — За пределами моей семьи почти никто не знает о моем диагнозе, и я хочу, чтобы так и было. Когда я увидел, что ты пришла с Синди, я был шокирован и растерян, но я не должен был так себя вести.

Она заметно смягчается, мягкий румянец подчеркивает загорелые яблоки ее скул, когда она смотрит на свои ноги, ее длинные ресницы расходятся по щекам, прежде чем она снова смотрит на меня широко раскрытыми янтарными глазами.

— Мне очень понравился этот визит в кабинет. Твоя манера держаться у постели намного лучше, чем у доктора Шаха, и ты определенно легче на вид, чем он.

Я слегка хихикаю, когда ее глаза расширяются, а румянец становится все глубже и распространяется на уши. Я пытался разрядить обстановку, но, похоже, это было не самое деликатное высказывание. Я все испортил налево и направо.

— Я рада, что превзошла твои невероятно низкие ожидания, Алессандро.

Она говорит это с намеком на злость, но когда мои щеки начинают разгораться, она ухмыляется, а затем бросает на меня мрачный взгляд.

— Почему ты не сказал мне, что у тебя рассеянный склероз? Ты сказал, что у твоей мамы он есть, но не упомянул о себе, и это не мое дело.

Она немного ослабляет бдительность ради меня, и я решаю сделать то же самое.

— Я знаю, что у мужчин РС диагностируют крайне редко, и еще реже он передается по наследству, но у нас с мамой он есть, хотя я не очень люблю об этом говорить. У нее вторично-прогрессирующий, а мне, говорят, пока что легче.

Она кивает, переваривая мои слова.

— Ты прав, оба случая редки. — Ее глаза расширились, и я могу прочесть удивление и сочувствие на ее лице. — Если тебе что-то понадобится, я в другом конце коридора, хорошо? Я имею в виду, что правила защиты прав пациентов действуют независимо от того, где мы находимся.