Пятая авеню, дом один - Бушнелл Кэндес
Минди вспомнила воскресенье в Хэмптонс, как утром все вышли погулять по пляжу и она несла Сидни, меся ногами мягкий песок вдоль полосы прибоя. За дюнами поднимались дома, огромные, триумфальные свидетельства чьих-то успехов, вечно недоступных, ускользающих от других людей. Вернувшись в дом, Редмон затеял игру в тач-футбол.
Кэтрин и Минди сидели на крыльце, наблюдая за своими мужьями.
– Прелестный день, не правда ли? – в десятый раз заметила Кэтрин.
– Поразительный, – согласилась Минди.
Кэтрин, прищурившись, всматривалась в играющих на лужайке.
– Сэм очень красивый мальчик, – сказала она.
– Да, он у меня симпатичный, – с гордостью подтвердила Минди. – Джеймс тоже был красив в молодости.
– Он и сейчас хорош собой, – вежливо произнесла Кэтрин.
– Вы очень добры, но это не так, – возразила Минди. Кэтрин оказалась настолько шокирована этими словами, что Минди сочла необходимым пояснить: – Я из тех людей, которые не лгут себе. Стараюсь жить, глядя правде в глаза.
– А это нормально? – вырвалось у Кэтрин.
– Наверное, нет.
Некоторое время они сидели в молчании. Мужчины неуклюже бегали по лужайке, отдуваясь и тяжело дыша – сказывался возраст, однако Минди завидовала их свободе и готовности побегать за радостью.
– Вы счастливы с Редмоном? – спросила она.
– Скорее, мне весело, – ответила Кэтрин. – Когда мы ждали ребенка, я сильно нервничала, не зная, какой из моего мужа получится папаша. Это был самый тревожный период наших отношений.
– Неужели?
– Почти каждый вечер Редмон уезжал развлекаться, как привык. Я думала – он что, намерен так продолжать и после появления малыша? Неужели я опять фатально ошиблась в человеке? Чтобы узнать мужчину, надо родить ему ребенка. Вот тогда он раскрывается, и становится видно, добрый он, терпеливый, любящий или незрелый эгоист. Став матерью, либо начинаешь любить мужа еще сильнее, либо теряешь к нему всякое уважение. А в отсутствие уважения возврата к прежним отношениям не будет. Я хочу сказать, если Редмон когда-нибудь ударит Сидни, накричит на него или пожалуется, что ребенок плачет, не знаю, что с ним сделаю.
– Он никогда не позволит себе ничего подобного. Редмон так гордится своей культурой и воспитанием...
– Все верно, но мать не может не думать о подобных вещах, когда у нее маленький ребенок. Это на уровне инстинкта. А Джеймс хороший отец?
– О, Джеймс с самого начала заделался образцовым папашей. Конечно, он не идеал...
– Да где ж они, идеалы?
– Но он уделял Сэму максимум внимания. Когда я была беременна, он прочел все книги для родителей. Он немного зануда...
– Как все журналисты.
– У него привычка утопать в деталях. Но Сэм получился очень удачным.
Минди откинулась на спинку стула, наслаждаясь теплым летним днем. Сказанное ею о Джеймсе было лишь полуправдой. У мужа в отношении Сэма развился настоящий невроз. Особенно он дергался насчет того, что младенец ест и какие подгузники носит, – однажды они с Минди разругались из-за этого прямо в магазине Duane Reade. Их взаимная обида постоянно тлела и чуть что вспыхивала как магний. Кэтрин права, думала Минди. Семена разлада между ней и Джеймсом проросли в первые месяцы после появления Сэма. Новоявленный отец был так же напуган, как и молодая мамаша, в чем упорно не хотел признаваться, но Минди воспринимала его поведение как вызов ее материнским талантам. Она боялась, что муж считает ее плохой матерью, и пыталась доказать обратное, критикуя любые его решения. Но это подогревало и чувство вины в ней самой. В отпуске по уходу за ребенком Минди пробыла ровно шесть недель, после чего вернулась на работу. Втайне она вздохнула с облегчением, вырвавшись из домашней каторги и буквально сбежав от младенца, который требовал столько внимания, что это пугало, и пробудил в ней такую любовь, что это приводило ее в ужас. В конце концов они как-то приспособились, подобно большинству родителей, а младенец, появившийся на свет благодаря их общим усилиям, занял в их жизни такое огромное место, что вытеснил всякую вражду между ними. Впрочем, Джеймс до сих пор трясся над Сэмом как над фарфоровой вазой.
«Я не достигла всего, о чем мечтала, и начинаю понимать, что скорее всего моим планам не суждено осуществиться, – печатала Минди. – Пожалуй, я смогу с этим смириться. Видимо, значительно больше я боюсь того, что когда-нибудь придется отказаться от погони за счастьем. Кем я стану, если позволю себе просто быть собой?»
Минди разместила свой блог на веб-сайте. Вечером, вернувшись домой, она поймала свое отражение в потемневшем зеркале возле лифта и, занятая своими мыслями, подумала в первое мгновение – кто эта уже не молодая женщина?
– У меня для вас пакет, – сказал ей швейцар Роберто.
Пакет оказался большим тяжелым свертком, адресованным Джеймсу. Минди изо всех сил удерживала его локтем, возясь с ключами. Зайдя в спальню переодеться, она бросила сверток на неубранную постель. Увидев, что он прислан из офиса Редмона Ричардли, она решила, что это может быть важно, и открыла пакет. Внутри оказались три экземпляра гранок новой книги Джеймса, причем в переплетах.
Она открыла первый, пробежала два абзаца и отложила, чувствуя себя виноватой. Прочитанное оказалось гораздо лучше, чем она ожидала. Два года назад она одолела половину чернового варианта романа Джеймса и испугалась так, что не смогла продвинуться дальше: ей показалось, что книга неудачная. Не желая задеть чувства мужа, она объяснила, что не любит произведений на такие темы. Джеймс поверил, поскольку он писал исторический роман о Дэвиде Бушнелле, историческом лице, изобретателе подводной лодки. Минди подозревала, что Дэвид Бушнелл – гей, раз он так никогда и не женился. Бушнелл жил в восемнадцатом веке, а тогда холостяков обоего пола многие считали гомосексуалистами. Минди спросила Джеймса, собирается ли он рассказать о подлинной ориентации Дэвида Бушнелла, но Джеймс неодобрительно посмотрел на нее и отрезал – нет. Дэвид Бушнелл был эрудитом. Деревенский мальчишка оказался математическим гением, поступившим в Йель и разработавшим не только субмарину, но и подводные мины, которые, впрочем, срабатывали через раз.
– Другими словами, – подытожила Минди, – он был террористом.
– Так и знал, что ты это скажешь, – огрызнулся Джеймс. Больше они о книге не говорили.
Однако если вы обходите молчанием какую-то тему, это не означает, что вопрос рассосется сам собой. Книга Джеймса, все восемьсот рукописных страниц, несколько месяцев кирпичом лежала между супругами, пока Джеймс не отвез наконец рукопись издателю.
Минди нашла Джеймса в бетонной «берлоге» в конце квартиры с бутылкой скотча. Усевшись рядом с мужем в кресло с металлическими подлокотниками и плетеным пластиковым сиденьем, купленное по онлайн-каталогу несколько лет назад, когда подобный шопинг был в новинку («Я купила это по Интернету!» – «Нет!» – «Да! Это так просто, ты не представляешь...»), Минди с трудом стянула туфли и сказала, глядя на стакан в его руке:
– Прислали гранки твоего романа. Не рано напиваешься?
Джеймс поднял бокал:
– Есть повод. Мою книгу хочет продавать Apple. Роман появится в их магазинах в феврале. У них какие-то эксперименты с книгами, первым выбрали мой роман. Редмон говорит, можно твердо рассчитывать на двести тысяч экземпляров, поскольку люди доверяют марке Apple. Заметь, не имени автора. Автор не важен, главное – компьютер... Это принесет мне полмиллиона долларов... – Он замолчал. – Что ты думаешь? – спросил он через секунду.
– Я потрясена, – честно призналась Минди.
Вечером Инид перешла Пятую авеню и оказалась перед домом своей мачехи, Флосси Дэвис. Инид ненавидела эти визиты, но Флосси было девяносто три, и Инид казалось жестоким совсем не навещать старуху – по идее, что уж ей там осталось. С другой стороны, Флосси, по ее выражению, стояла на пороге смерти последние пятнадцать лет, но «девушка с косой» отчего-то не спешила стучаться в ее дверь.
