Грация Верасани - Возьми меня, моя любовь
— Чего?
— Когда мужчина у нас в руках, ждем не дождемся обручения. А потом, когда добились своего, а у него выросло пузо и он весь вечер сидит перед телевизором в шлепанцах, бросаем его или заводим любовника…
Суси поднимает руку и вытирает пот со лба полной пятерней, с силой шлепает чашку о тряпочный коврик и свирепо взглядывает на меня:
— И как все это относится к тайным геям?
Отвожу взгляд.
— Если подумать, в этом много общего с моим бывшим, — вздыхает она, так мощно, что колышутся бумаги. — Засранец, просто засранец. И в то же время каждую ночь у нас был настоящий фейерверк. Он был совсем не романтичным, Габри. Единственное кольцо, которое было мне подарено за шесть лет, выиграл, купив сразу пятьдесят талонов на «Эссо»[7]. Как бы то ни было, я все еще храню это красивое кольцо. Один раз я упрекнула мужа в том, что никогда не дарит мне цветов, и знаешь, что он сделал? Остановил машину на обочине пыльной и сухой дороги. Через некоторое время вернулся с тремя маками в руке. Нарвал их в поле. «Держи, — сказал мне, — и брось дуться».
— Чудный тип.
Суси не угадывает иронию.
— Да, иногда я о нем жалею.
Поднимаюсь с дивана:
— На самом деле мне пора идти…
Мысль о том, что в три начинается смена в «Магии», бесконечно угнетает. Не могу больше смотреть, как люди трахаются, когда мне это недоступно…
20
«Модный бар»
В «Модном баре» высокий потолок с подсветкой из разноцветных трубочек. Из стены выступает и беззвучно сверкает картинками настроенный на MTV 36-дюймовый телевизор. Прежде чем усесться за круглую барную стойку, бросаю взгляд на часы, что висят у остановки: Эмилио опаздывает на полчаса.
Обернувшись к худющей блондинке, делаю заказ:
— Один «Мартини».
Официантка, сильно гнусавя, спрашивает, налить ли мне красного со льдом. Киваю и усаживаюсь за столик из черного оникса.
Всего пару месяцев назад я была в этом заведении с Саверио. Мы повстречались в банке, в отделении «Four Rooses»: суровый диктат длинной очереди бок о бок и кривая улыбка того, кто больше не может смотреть тебе в глаза.
Словно диктор радио, я ждала, когда красный сигнал прямого эфира погаснет, чтобы снять наушники, закончить программу и ничего больше не слышать.
— Вот что происходит, когда чувствуешь себя одиноким, — сказал он. — Хочется начать все сначала…
Молча составляла я список своих проступков. «Вот как закончилась история — попытками свалить вину на другого». Конечно, может быть проще и честнее признать, что любовные связи со временем становятся похожи на собачек-болванчиков за задним стеклом автомобиля.
— Ну и как твоя?
— При чем тут это?
А, уже при чем тут это? Я оказалась права.
— Не одна лишь химия порождает глубокое желание.
— Габри, пожалуйста, не надо литературы.
— Ты любишь ее?
— Любовь… Ты знаешь, что это? Хоть кто-нибудь знает?
— Хорошо, — говорю я. — Когда каждый живет в мире и с кем хочет.
— Я не могу жить в мире. У меня тонкая нервная система.
Я быстро прохожу к стеклянной двери заведения, но голос Саверио вонзается мне в спину с последним обвинением.
— Когда я занимался сексом, все время думал, почему ты никогда не кричишь. Не то чтобы мне нравились те, кто орут, словно сирены… но ты… Габри… Молчишь, как рыба. Может быть, это все из-за порнофильмов, которые ты дублируешь… Брось это дело.
Я оборачиваюсь:
— Спасибо за совет, подумаю.
Пять лет завершились вот так, в дерьмовом баре с неудачным освещением.
После джина с тоником мы с Эмилио уходим из «Модного бара» и идем к площади Сан Доменико, бросаемся на первую скамейку, достаем сигареты и зажигалки.
Однако скоро становится ясно, что мы не одни: на скамейке напротив пылко обменивается эмоциями парочка, наводя на мысль, что мы здесь с такими же романтическими намерениями. Как два верховных прелата равнодушия, мы скрываем смущение, глубоко и со вкусом затягиваясь.
— Может быть, тебе хорошо жить так, — вдруг произносит Эмилио.
— Как — так?
— Одной.
— Немного времени прошло с тех пор, как Саве…
— Ты и раньше была одна.
Реагирую безукоризненно, даже не поморщившись.
— Да, правда, я люблю быть одна. — Поддакиваю. — Но я люблю целую кучу вещей: дождь, мороженое, соло Мингуса[8], писательство и прогулки с тобой.
Чувствую тяжесть испытующего серо-зеленого взгляда, а тем временем разглядываю парочку, которая смеется и в шутку спорит — перепалка обрученных — и с трудом поднимаюсь, потушив сигарету о скамейку.
Медленно возвращаемся к «Модному бару», у которого припаркован «Пежо»; бумажки и мусор, поднятые ветром, катятся по асфальту. Эмилио догоняет меня перед баром и предлагает посидеть на цементных ступенях, дряхлых и покрытых сорняками, чтобы выкурить последнюю сигарету на прощанье.
Вдыхаем и выдыхаем, и единственный шум — от карамельки с ментолом, которую он нервно грызет. Эмилио заговаривает первым.
— Никогда не спрашивал, почему ты бросила театр.
Серьезная тема, которой раньше не касались; набираю воздух, прежде чем ответить.
— На сцене мне было плохо, я обливалась потом под семью одежками, сбивала дыхание и забывала слова. Единственное, что запомнилось из этого экспириенса, — кислый запах подмышек.
— Ты могла бы стать великолепной комической актрисой.
— Мне это уже говорили, — отшучиваюсь. — А ты думал когда-нибудь, — говорю уже всерьез, — обо всех возможностях, которые упустил?
Эмилио улыбается.
— В твоей жизни что-то не так?
— Да нет. У меня есть деньги на бензин, на сигареты, на ужины с тобой…
— И дом, куда можно прийти и отоспаться с чувством выполненного долга.
— Выходит так.
Но никто из двоих не хочет подниматься со ступенек.
— Думаю уехать вскоре.
— Куда? — спрашиваю с невозмутимым видом.
— В Индию, Австралию… Еще не решил.
— Агата?
— Звонил ей вчера, сказал, что все кончено.
— А она?
— Спросила, разве что-то начиналось?
Жаркий ветер, возвещающий о начале лета, ласково прижимает нас к ступеням. Из соседнего переулка доносятся кошачье мяуканье и шум автомобиля, который притормозил на перекрестке и затем сорвался с места. Вечерняя ли это усталость или выпитый алкоголь, как знать, что вызывает магию случая и сопутствующую ей близость, некое одномоментное единение… Рядом молча затягивается Эмилио. В этот момент мне ничего больше не нужно. Возможно, в кино люди занялись бы любовью прямо под звездами, здесь, прислонившись к стене закрытого бара, среди окурков и помойных запахов. Но в жизни, когда тебе за тридцать, все куда сложнее, и новая история рискует только лишь напомнить предыдущие. Когда единственное, о чем получается думать, — это то, что рано или поздно каждая история заканчивается.
