Ширли Эскапа - Время любви
Если когда-нибудь он увидит, что на нее смотрит какой-нибудь прохвост, убьет обоих — и ее, и его. Сесилия принадлежит ему, она теперь такая же его часть, как, например, рука. Да, до свадьбы он крепился, старался быть с ней нежным и предупредительным, так как ему казалось, что только таким образом можно ее завоевать. И он оказался прав. Ну а сейчас дело сделано, и все эти телячьи нежности можно отбросить в сторону. Все равно теперь она никуда не денется.
Краем глаза Ал увидел, как на палубу вышел майор Култер, и ему показалось, что тот с интересом смотрит в их сторону. Тогда он рывком дернул Сесилию к себе и громким шепотом велел:
— Пошли-ка в каюту, дорогая. Я тебя хочу.
Сесилия безмолвно повиновалась — он был ее мужем, иона его любила.
Импровизированное свадебное путешествие из Ресифи в Нью-Йорк длилось в общей сложности девять дней. Сесилия чувствовала, что Ала постоянно терзает какая-то внутренняя, с трудом подавляемая ярость. Надо будет как-нибудь улучить минутку, думала она, чтобы порасспросить его о родителях. Наверное, когда он был еще мальчишкой, Ала сильно обидели.
Черты его лица сковывало постоянное напряжение, что граничило с болезненной гримасой, и даже во сне Ал то и дело вздрагивал. Сесилия подолгу с неизбывной нежностью смотрела на спящего мужа. Кажется, все на свете отдала, только бы сделать так, чтобы он не испытывал страдания.
Вот и сейчас Сесилия полулежала рядом с ним. Как же чутко он спит! Ее рука сама собой поднялась, чтобы убрать волосы с его лба, но, каким бы легким ни было ее прикосновение, Ал мгновенно вскинулся на постели.
Убедившись, что это всего лишь Сесилия, он сказал, уставившись куда-то в пространство:
— Знаешь, отец сломал мне нос. Заявил, будто бы я увиваюсь за мачехой. — Он перевел дыхание и откинулся на подушку, глаза его теперь метали молнии. — А я ненавидел эту дрянь!
— Господи, как это все ужасно… — пробормотала Сесилия срывающимся голосом.
— Да уж, ужасно, — прорычал он. — Набросился на меня с молотком, целился прямо по лицу. — Указательным пальцем Ал провел по носу. — Теперь отца уже нет на свете, но воистину он сделал все, чтобы навсегда остаться в моей памяти.
Обеими руками Сесилия взяла мужа за голову и прислонила ее к своей груди. Долгое время она, не произнося ни слова, укачивала его, словно малого ребенка. Потом Ал встрепенулся, поцеловал ее. А потом они снова любили друг друга, и на сей раз он был на удивление нежен и ласков.
Сердце Сесилии разрывалось от жалости. Так она и думала: ему пришлось много страдать в прошлом. Что ж, в этом они очень похожи. У нее тоже была ненавистная мачеха, и если бы она была мужчиной, в ее душе царила бы такая же неразбериха, а может, и характер бы изменился, кто знает… Ее глаза затуманились. Ал хороший, он заслуживает счастья, заслуживает достойной женщины, и такой женщиной будет она, Сесилия. Да, она сделает все, чтобы быть ему хорошей женой. Она поможет ему, растопит его сердце, чего бы это ни стоило…
Ал так и заснул в ласковом кольце ее рук, а у нее вдруг стало спокойно на душе. Сейчас она любила его так, как только мать может любить своего ребенка.
…Вот и закончен медовый месяц, точнее, полумесяц, подошло к концу их плавание. Через несколько минут они высадятся на берег. Американский берег.
Показалась статуя Свободы. Молоденькая итальянка, иммигрантка, спасающаяся бегством из разоренного войной Рима, с благоговейным трепетом взирала на изваяние женщины с факелом в одной руке и табличкой с датой принятия Декларации независимости — в другой. Внушительные размеры статуи слово говорили о невообразимой мощи лежащей перед девушкой страны.
Сесилия склонила голову и молитвенно сложила руки.
Гордость и благодарность переполняли ее сердце.
Нет, никакая она не иммигрантка! Словно по мановению волшебной палочки она превратилась в самую настоящую американку.
Квартира сестры Ала располагалась на первом этаже многоквартирного дома на Спринг-стрит — одной из на редкость тихих улиц этого шумного, перенаселенного города.
Из рассказов Ала Сесилия знала, что в Нью-Йорке проживают более миллиона итальянцев, являясь самой многочисленной иноязычной группой населения. Это только укрепило ее принятое еще в Риме решение научиться правильно говорить по-английски.
В городе насчитывалось около тридцати семи так называемых итальянских кварталов, и Спринг-стрит была одной из самых тихих улочек.
Тридцатисемилетняя Тина Риццоли не работала с тех самых пор, как брату исполнилось одиннадцать. Ал зарабатывал на жизнь им обоим: сперва чистильщиком обуви, потом стал каменщиком, а когда началась война, вступил добровольцем в армию. В двадцать один год Тина прошла медицинское обследование и, услышав заключение главного врача, что у нее барахлит сердце, перестала выходить не только на работу, но и вообще из дома.
Пока Ал сражался за освобождение Италии, Тина все время просиживала у приемника в приятном обществе глуповатых героев радиопостановок. А поскольку она до умопомрачения обожала картофельные чипсы, пиво и кока-колу, ее самым непотребным образом разнесло, и она стала похожа на настоящую итальянскую матрону.
А тут вдруг является братец со своей новоиспеченной женушкой! Реакция Тины была ужасающей. Даже хорошо знающий характер сестры Ал не ожидал подобного.
— Ты осмелился привести в мой дом какую-то проходимку, которую повстречал на корабле? — тут же взорвалась Тина, как только Ал представил ей молодую жену. Заметив его недоуменный взгляд, она визгливо заверещала: — Ну, чего вылупился? Ждешь, что я ее облобызаю? Не бывать этому! Надо же, притащил какую-то… кхм… девицу, а она еще заявляет, что стала его законной женой! Какая наглость!
— Тина, перестань. — Ал воздел руки к небесам. — Позволь хотя бы объяснить…
— Нечего тут объяснять! — отчаянно жестикулируя, отрезала сестра. — Ты отнял у меня лучшие годы! — Указательными пальцами обеих рук она нацелилась ему в грудь. — Я отказалась от личного счастья, из-за тебя не вышла замуж за Луиджи Торальдо! А тебе будто бы и невдомек, миленький!
Она тяжело плюхнулась в обшарпанное кресло и, словно желая довести свое негодование до сведения соседей по дому, в полный голос закричала:
— Только подумайте, что учудил мой братец! Притащил в дом какую-то доходягу! Да у нее и бедер-то нет, ужас, да и только! — Немного сбавив тон, она поинтересовалась: — Надеюсь, у нее хоть подходящее приданое?
Совершенно сникшим голосом Ал ответил:
— Да какое там приданое…
Побледнев от сдерживаемой ярости, Сесилия поднялась со своего стула.
