Ариана Селеста - Проклятье Ван Гога
С прикрытыми веками Ева лежала на холсте слева от него, обнаженная и расслабленная. Её присутствие давало ему чувство умиротворенности. Кейн провёл пальцем по её руке, плечу, обвёл линию лица, казалось, он старался запомнить каждую её деталь для того, чтобы потом нарисовать её именно такой — с легкой полуулыбкой и выразительными невозможно яркими глазами, напоминающими ему миндаль. Он поднялся и медленно вышел из комнаты. Ева ничего не спрашивала, она просто проводила его взглядом.
Мягкий свет, золотистый и тёплый, переплетался с безликими размытыми тенями. Они словно создавали свои картины: сливаясь воедино, в некоторых местах они становились бледнее, в иных — ярче, а где-то и вовсе терялись, как будто рисованные акварелью.
Ева слышала его шаги на лестнице, мягкие и тихие, как стелющийся туман. Повернув голову к дверям, она заметила, как Кейн, одетый только в тонкий слой краски, зашёл в мастерскую с двумя запотевшими стаканами с водой. Ей так хотелось пить, что от вида стекающих вниз сверкающих капель она даже облизнулась. Кейн опустился рядом и протянул ей стакан. Обвив его пальцами, Ева прильнула губами к краю и жадно отпила несколько глотков. Глаза Кейна смеялись. В уголках тёмных глаз обозначились маленькие лучистые морщинки, которые так нравились Еве. Она даже воображала, что это струящийся из него солнечный свет.
Он провел пальцами по её щеке, подбородку и поцеловал в висок. Пальцы Кейна были теплыми, шершавыми и родными. Она прикрыла глаза, прижалась щекой к его ладони. Кейн сел рядом и обнял её. Он пах восхитительно, Ева прижалась носом к его шее, глубоко вдохнула и задержала воздух внутри себя.
— Ева… — шепнул он ей на ухо, и в тот момент, когда она повернулась, их губы вновь встретились. Не закрывая глаз, она целовала его медленно и нежно, ей не хотелось терять ни единой секунды отведённого им времени. Кейн прикрыл глаза, ресницы дрогнули, отбросили на смуглые скулы резкие тени и слились с тенями узоров полупрозрачных занавесках, через которые струился свет высоко поднявшейся луны, что напоминала начиненную монетку из электрума.
Она смотрела на него так, словно видела нечто большее, чем просто лицо и пару глаз, путь даже и необыкновенной глубины, затем она прошлась пальцами от его скул до уголков губ и взволнованно улыбнулась.
— Не двигайся, — сказала она, вставая, и отошла к стене, к которой был прислонен чистый холст с рельефной фактурой, видимо, подготовленный для очередной картины. Казалось, лучше поверхности для запечатления Кейна нельзя было и представить. Он застыл, с интересом наблюдая за тем, как обнаженная Ева, чьи тонкие линии были окутаны нежным лунным светом, собрала с пола краски, схватила кусок картона, плоские кисти и мастихин, и, бросив на него взгляд, подлетела к холсту и нанесла первый штрих. Это была тёмная вертикальная линия, кривая, похожая на ветку ивы, затем ещё один мазок, смелый и энергичный. Было в этом что-то мистическое: ночь, луна, обнажённая девушка с длинными волосами, чье тело было измазано краской, кружилась вокруг полотна словно в трансе. Кейн вспомнил слова Джека Поллока, которого считал своим учителем: истина открывается во время свободного «излияния». Поллока называли Джек Разбрызгиватель как раз за его особую манеру нанесения красок. Он всегда был в движении, подчинённый лишь чистым импульсам своей души.
Вскоре и мастихин оказался Еве не нужен, она отбросила его в сторону и стала накладывать краски пальцами. Кейн внутренне улыбнулся: не многие разделяли его страсть рисовать пальцами, скорее наоборот, противились такой технике, но свои собственные картины он создавал именно так, считая, что мазок получается особенно рельефным, что так он усиливает ощущение материальности изображения, подчеркивает его глубину.
С каждым следующим слоем её замысел становился всё яснее, корявые линии рождали силуэт, несколькими смелыми мазками она вдохнула в него жизнь, и Кейн на картине — таким он себя никогда не представлял — задышал и завибрировал в призрачном свете луны. Казалось, он не сводил с Евы глаз, внимательно наблюдая за тем, как творец возбужденно дорисовывает детали своими тонкими пальчиками и придаёт образу глубину.
Кейн бросил взгляд на полотно, послужившее им ложем, затем он встал, поднял холст и поставил его рядом с картиной Евы. Вместе они создавали идеальный диптих, полный страсти, света, потаённого смысла, который было невозможно увидеть глазами, можно было лишь прочувствовать, окунуться в него и утонуть в экспрессии любви и жизни.
Они стояли обнаженные, рука в руке, и смотрели на картины, словно это были их новорожденные дети. Ева улыбалась, она соединила их пальцы и провела по плечу Кейна тёмную линию.
— Ты моё полотно, — прошептала она и засмеялась.
Кейн возмущенно посмотрел на след от её пальца, с притворным разочарованием покачал головой и попытался схватить её руками. Ева отскочила к стене и прижалась спиной к картине.
— Я дорисовала недостающую деталь, — засмеялась она. Кейн кивнул, поднял с пола тюбик с красной краской, и, не отрывая от Евы хитрого прищура черных глаз, выдавил субстанцию на свою ладонь, затем повторил то же с охристой и золотой красками, пока его большая ладонь не превратилась в настоящую палитру.
— Уроки экспрессионизма, — хохотала она, отбрасывая назад волосы, окрашенные радужными полосами красок. В её глазах плясали озорные искорки.
Уголок рта Кейна, подскочив вверх, наметил хитрую улыбку, и тут же он запустил краской в Еву. Заливаясь смехом, она увернулась, и яркое пятно взрывной экспрессии, брызгами разлетаясь в стороны, оставило на полотне огненный фейерверк. Брызги попали и на неё, оросив обнаженную кожу спины.
Кейн взял себя за подбородок, рассматривая результат взглядом опытного критика. Обернувшись, Ева ахнула. Краска попала прямо в грудь нарисованного ей Кейна, словно его сердце пылало, а языки пламени вырывались наружу, расползались далеко за пределы картины, охватывая огнём и второе полотно, словно соединяя их воедино. Проблески золотой краски создавали удивительный эффект огня, летящих искр, как будто его сердце пульсировало и билось.
— Потрясающе! — взвизгнула в возбуждении она, и пока Кейн наблюдал за тем, как подпрыгивает её грудь, в ладонях Евы уже оказался яркий микс из нежно-голубого и серебристого.
— Нет, нет, нет, — запротестовал Кейн, заметив, что она целилась в его картину, на которой читались силуэты её тела, его ладоней и их слияния. Картина по его мнению была идеальной: цвет словно растворялся в воздухе, и всё остальное было бы здесь лишним. Ева прицелилась и бросила свой снаряд, Кейн едва успел загородить полотно собой, и его большой спины едва хватило на то, чтобы закрыть собой середину картины, где был её силуэт. Масло врезалось в его спину и брызгами разлетелось вокруг. Ева смеялась, но ровно до тех пор, пока она не увидела лицо Кейна Реймура.
