Наталья Троицкая - Обнаров
Он обнял ее, закрыл глаза, замер.
– Я не хочу просыпаться. Не хочу…
– У меня такое чувство, точно мы попали в мощный стремительный поток, и он нас несет, а мы ничего не можем сделать. Только ждать, чем все закончится.
– Ты тоже это чувствуешь? – теперь Обнаров внимательно смотрел в ее бездонные голубые глаза. – Я думал, я схожу с ума…
Легонько, едва-едва, точно сверяясь, будет ли ему это позволено, он коснулся губами ее чуть припухших губ. Затем, ощутив, как дрогнули, приоткрылись ее губы, как она вся подалась к нему, он властно обнял ее и подарил жаркий, заставивший ее трепетать поцелуй.
Какое же это блаженство, когда два сердца бьются в унисон и два дыхания сливаются воедино! Какое счастье, когда есть милое, чуть-чуть наивное «мы», и когда ты жизнь свою, всю, без остатка, готов отдать за нее, милую, желанную, родную!
– Хватит! – выдохнул он и отстранился.
Обнаров запустил мотор и резко тронулся с места. Стрелочка спидометра упрямо поползла вверх по циферблату. Он опустил стекло. Ворвавшийся в салон холодный октябрьский ветер смелыми неласковыми прикосновениями трепал его волосы, хлестал по лицу. Наконец Обнаров овладел собой.
– Извини, пожалуйста, Тая, – жестко произнес он. – Прикасаюсь к тебе, и точно током бьет. Кровь закипает.
– Куда мы едем?– Домой. И пусть – черт возьми! – весь мир сочтет меня эгоистом!
Пошел второй час, как Марта Федоровна хлопотала на кухне.
Уже был готов борщ, вот-вот должен был поспеть гуляш с гречневой кашей, аппетитно благоухала только что пожаренная в мучной панировке треска, а мать все хлопотала, хлопотала, хлопотала…
С утра она зачем-то поставила тесто для пирогов, и теперь то и дело поглядывала в духовку, боясь упустить момент, когда пирожки будут готовы.
«Костенька, как мне угодить твоей даме? Я ведь готовлю просто, без изысков. В «раздельном питании» да в диетах я ничего не понимаю. Современные девушки все худющие, мясных супов да котлет не едят…» – сетовала мать всего пару часов назад.
Но сын попросил, и она стала готовить обед.
«Ой-ёй… – сокрушенно качала головой мать. – Опозорюсь со стряпней своей. Ах, Костик, Костик… Ах, баламут… Куда тебя несет?»
Несет…
С ним это бывало.
Мать хорошо помнила панику, охватившую ее, когда, придя домой с работы, она обнаружила в квартире приют для бездомных собак. Вечером вернувшийся с работы отец вызвал сына, первоклассника, «на ковер», но сын не струсил и очень логично доказывал, что мир черств и жесток, и если хотя бы чуть-чуть проявить сострадания, мир станет добрее и от этого жить будет лучше. Он накормил голодного, бездомного, как учит Библия. Чем же плох его поступок? Как тут наказать…
За школьную десятилетку родителям стало даже как-то привычно, что по предметам их сын получал стабильные «четыре» и «пять», а по поведению систематический «неуд». Не было ни одной драки, которая обошлась бы без их Кости. Не было ни одной серьезной заварушки, где бы он не поучаствовал. Но, странное дело, сверстники и даже старшие ребята его уважали, малышня висла на нем, как на «своем», а родители пострадавших никогда не приходили с жалобами и не считали его бандитом. «Почему?» – как-то спросила мать знающую и ученую классную руководительницу. «Порядочный ваш сын и справедливый. Добро ведь и с кулаками бывает…» – просто ответила та.
Мать хорошо помнила, как однажды, поздним осенним вечером, сын пришел домой с окровавленными, замотанными каким-то тряпьем руками. Тряпки были алыми, мокрыми от свежей крови.
– Мам, ты только не волнуйся, – торопливо произнес сын, видя, как мать бледнеет и оседает на пол. – До свадьбы заживет. Зато теперь в нашем районе вечером спокойно ходить будет можно, и огороды никто чистить не будет. «Зареченские» больше сюда не сунутся. Все честно. У нас договор.
На ладони страшно было смотреть. Кожа была разодрана в клочья, а из глубоких кровоточащих ран торчали рыжими «пенками» острые, как бритва, куски ржавчины. Вооружившись лупой и рейсфедером, мать до поздней ночи вытаскивала их.
– Мы договорились с их главным, Андрюхой Шалобасовым: кто доберется, вися на руках, от берега до берега по продольной балке старого железнодорожного моста, того и верх будет.
– Там же высота метров восемьдесят! Внизу камни, сваи! – в сердцах причитала мать. – Костя, ты понимаешь, что было бы, если бы ты упал?!
– Мам, я же здесь. Все хорошо.
– О нас с отцом подумала башка твоя бестолковая?!
– Я и думал о вас. Иначе бы не дополз…
Так что, отправляя сына в «большую жизнь», они с мужем не особенно беспокоились. Оба знали: сыну известно, что хорошо, а что плохо. Остальные грани жизнь отшлифует сама.
А жизнь – занятная штука! Подчас такой сюрпризец подкинет, что и не чаяли.
– Сережа! Что же это он делает? – в слезах причитала мать, уткнувшись носом в плечо мужа. – Поговорил бы ты с ним, наставил. Это где же видано, чтобы успевающий по всем предметам студент, на «отлично» защитивший курсовую, уходил с третьего курса, бросал техникум?! С профессией-то у него кусок хлеба всегда будет!
Супруг долго молчал, хмурился, потом очень мягко сказал:
– Марта, ты сына любишь? Тогда не мешай…
И мать не мешала.
Сына – первокурсника Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии – мать навестила как раз в зимнюю сессию.
– Голодный, поди, с учебой своей. Поеду, хоть покормлю, – сказала она мужу.
Сергей Дмитриевич не спорил, отпустил, с сумкой харчей проводил жену до пригородной электрички.
Это сейчас, снимая с горячей формы готовые пирожки, мать улыбалась, вспоминая ту картину. Тогда же ей было не до улыбок.
Войдя в комнату сына в студенческой общаге, она увидела изможденную учебой родную кровиночку спящим в объятиях двух обнаженных девиц. На столе у окна остались следы ночной пирушки: пустые бутылки из-под вина и водки, пестрая кожура мандаринов, корки хлеба на полу, подсохшие за ночь объедки вареной картошки, грязные тарелки. Довершало безобразие разбросанное по полу нижнее бельё девиц и – о, ужас! – нижнее белье сына.
– Сережа! У них там один разврат! Поговори с сыном, – настаивала мать.
– Марта, ты же гордиться должна. Лихой мужик у нас вырос. Ему одной девки мало. Двоих подавай! – отвечал отец, посмеиваясь.
– Ты невыносим! – кипятилась мать.
– Мы на его зачетку в июне поглядим. Потом пропишем лекарство…
А с зачеткой было все в полном порядке. Предвзятый взгляд отца среди многочисленных дисциплин первого курса обнаружил только одну четверку по истории зарубежного театра. Все остальные оценки были только «отлично».
