Фэй Уэлдон - Ожерелье от Булгари
Теперь, когда Дорис Дюбуа увеличила вдвое размер бассейна в Мэнор-Хаус, как сообщил мне Росс, шофер Барли, там стало еще более одиноко. Вот и хорошо. Но в последнее время я практически не вспоминаю о Дорис Дюбуа, а о Барли и того меньше. Похоже, ненависть ненамного сильнее любви, а может, я просто никогда не любила Барли. И он был всего лишь привычкой.
Я люблю Уолтера Уэллса. Росс утверждает, что единственный способ излечиться от одного мужчины — это другой мужчина. Я случайно повстречала Росса в бассейне, где Уолтер нырял, а я плескалась. Росс всегда был моим союзником: уж он-то отлично знал, каким может быть Барли. Росс плавает, чтобы сбросить вес, а затем прямиком из бассейна отправляется в «Кентукки фрай», где съедает тройной чизбургер с картошкой, майонезом и луком. Он полагает, что от майонеза не так толстеют, как от масла. Росс верит в то, во что хочет верить. А кто поступает иначе? Росс — здоровенный, сильный седовласый мужчина с тяжелой челюстью и крупными зубами. В свое время он работал охранником, научился быстро уходить от опасности. Недвижимость не самый безопасный вид бизнеса, особенно теперь, когда московская мафия двинулась на Запад. С Уолтером не приходится об этом беспокоиться. И я езжу на автобусе.
У Уолтера Уинстона Уэллса проблемы с оплатой счетов: за телефон, жилье, поставщику — цена на некоторые краски просто шокирующая! — и я оплачиваю их все. Господи, ну почему талантливый человек должен быть так обременен мирскими заботами? Он продает свои картины по цене от пятисот до девятисот фунтов — кроме портрета леди Джулиет, проданного за двадцать тысяч (скорее всего это и есть истинная цена), из которых, конечно, не получил ни пенни. Все ушло страдающим детям, если только Рэндомы их не прикарманили, но это вряд ли. Галерея «Блумсдейл» забирает шестьдесят процентов, а он должен отдавать им все свои работы, потому что они когда-то заплатили четыреста фунтов по его счетам, и он подписал этот мерзкий договор. Но кое-какие работы он, разумеется, оставляет себе и продает на сторону. А иначе на что бы он жил? «Блумсдейл» — галерея маленькая и немодная, а Ларри и Томми, которые ею управляют, — гнусные маленькие хорьки, разговаривающие в нос и устанавливающие НДС на продавшую цену включая комиссионные, так что Уолтеру приходится платить больше, чем положено при его долевом участии. Во всяком случае, мне кажется, что все обстоит именно так. Хотя я не очень-то в этом разбираюсь.
В то утро я снова пошла в бассейн, и вода расступилась передо мной, как воды Мертвого моря, и я с легкостью проплыла три длины. Уолтер проплыл милю вместо обычных пяти длин бассейна и потратил на это несколько больше времени, чем обычно. Но ведь мы не спали ночь напролет. По-моему, это случилось пять раз, и без презервативов, поскольку мне, естественно, не нужно тревожиться из-за возможности забеременеть. Мое самое большое сожаление, что я не могу подарить ему ребенка. Но не думаю, что его это волнует. Когда я присела на деревянную лавку, чтобы высушить ноги, мне показалось, что кожа на ступнях уже не испещрена пурпурными пятнами лопнувших сосудов, а стала белой и гладкой. Немножко синеватая и сморщенная от холодной воды — подогрев снова сломался, а о нагнетателе волн и мечтать не стоит, — но и только. Просто удивительно, что счастье делает с человеком. Я ускоряюсь, Уолтер — замедляется, словно наши тела пытаются уравнять нас в возрасте. Он пишет мой портрет. Это очень мило.
Глава 14
— Дорогой, — сказала Дорис Дюбуа Барли Солту, когда они лежали в постели утром, оказавшимся несколько прохладнее обычного. Бабье лето кончилось, деревья в Сент-Джеймсском парке пожелтели, а утки на Круглом пруду нахохлились, распушив перья. Прогулки Дорис с Барли по Лондону стали короче, чем раньше. Они добирались до Мемориала Альберта, любовались его великолепием, но прежде, чем успевали дойти до Слоан-стрит, Барли предлагал возвращаться домой. — И что мы будем делать с этим моим ожерельем?
— Подождем, пока не утрясутся кое-какие мои дела, — решительно отрезал Барли. — И тогда ты получишь два.
— Одно колье от Булгари в руках лучше, чем два в перспективе, — возразила Дорис. — Мне бы очень хотелось получить одно сейчас, а второе купим позже. Кто знает, что произойдет через шесть месяцев? Ты можешь меня разлюбить.
— Никогда! — Он даже помыслить об этом не мог.
— Мое шоу может прогореть. Может случиться дворцовый переворот. Помнишь, как было с Ванессой Фельтц?
— Ты — королева рейтингов и королева моего сердца. Никто не посмеет.
— Не все так гладко. Мое платье должно было уйти больше чем за три тысячи фунтов. Просто людям уже наплевать. Они отворачиваются от меня. Все идет наперекосяк. На нашу кровать рухнул потолок. Случись это на час раньше, мы бы погибли. Мы вознесли до небес «Мамашу Гренделя», новый мюзикл, вызвавший фурор, а теперь вот театр закрывается, и кем я при этом выгляжу? Долбаной идиоткой, не имеющей представления о вкусах публики. А если Ванда Азим не получит Букеровскую премию за «Сестру К.», то мое имя смешают с грязью. Мы действительно раскрутили этот роман, а он, по правде говоря, не так уж и хорош. Достоевский написал бы куда лучше. У меня пропадает чутье, дорогой, сказка рано или поздно кончается.
Дорис сидела на кровати и дрожала, охваченная паникой. Барли уже заметил, что иногда с ней такое случается. На публике она всегда держалась весьма уверенно и решительно, и только он, ее супруг, человек, делящий с ней постель, знал, с чем ей приходится сталкиваться, понимал всю напряженность ее работы.
— Получить три тысячи фунтов за платье, которое обошлось за час до того всего в шестьсот, — не такой уж плохой бизнес, — утешил он ее. — Прибыль пятьсот процентов. Подумай об этом, Дорис. И лишь из-за того, что оно касалось твоего тела.
Называемые им цифры обычно были более-менее понятными и весьма убедительными во время переговоров, хотя и не всегда точными.
— За портрет этой коровы леди Джулиет отдали как минимум в двадцать раз больше, чем он стоит на самом деле, а она ведь ничтожество! Я знаю, сколько они заплатили художнику. Я должна была получить больше.
— По крайней мере, платье не приобрела моя бывшая. Тебе бы это вряд ли понравилось.
— А она могла, — ужаснулась Дорис. — Раз она может позволить себе покупать картины на благотворительных аукционах, значит, ты платишь ей слишком большие алименты. Я хочу, чтобы ты отправился в суд и урезал их.
Он попытался лаской снять ее напряжение, заставить ее улыбнуться, но она оставалась натянутой как струна и лишь мотала головой из стороны в сторону. Прошлым вечером она приняла дозу кокаина. Чуть-чуть, сказала она, для куража перед шоу. Она никогда не принимает его, чтобы развлечься, только для работы. Но откуда ему знать, что такое чуть-чуть и что такое много? Барли ничего не понимал в наркотиках. Ему ясная голова нужна была все время.
