Елена Рахманова - Клин клином
– А я Надежда Павловна Ивановская, – представилась девушка не без оттенка высокомерия. – Хозяйка этого дома.
– Ну, положим, будущая хозяйка, – пробормотал Вован себе под нос, но так, что все прекрасно расслышали его слова.
Надежда так и взвилась, собираясь поставить наглеца на место. Но второй незнакомец шагнул ей навстречу и протянул руку:
– Разрешите представиться: Богдан Приходько.
Было во всем его облике и манере поведения столько непосредственности, добродушия, какой-то располагающей незатейливости, что девушка мгновенно смягчилась и ответила на рукопожатие.
– Очень приятно, – произнесла она фразу, которую за редким исключением никто не воспринимает буквально.
Тут Вован отклеился от стены и с ленцой в голосе протянул:
– Ну а мы с вами, Надежда Павловна, можно сказать, знакомы хоть и недавно, но довольно тесно. Не правда ли?
Она сразу поняла, на что он намекает, и в испуге замерла, боясь, что далее последует пространное объяснение того, что этот тип подразумевал под своими словами.
– Не имею понятия, что вы имеете… – поспешно забормотала девушка, стараясь сохранить невозмутимый вид и этим предотвратить дальнейшее развитие разговора, но сбилась и замолчала.
На ее счастье, в разговор вмешался Богдан и сообщил:
– Мы тут решили отметить знакомство с вами, так сказать с нашей хозяйкой. Может, если не возражаете, пройдем к столу? Все уже давно готово.
– Да-да, конечно. А то что это мы вас, Надежда Павловна, на пороге собственного дома держим, – всполошился Филипп и сделал галантный приглашающий жест рукой.
Вован ничего не произнес и даже не сдвинулся с места, когда смущенная Надежда проходила мимо него, чуть не задев плечом…
Стол был уставлен не домашними деликатесами, конечно, а всякой покупной всячиной, но все было нарезано и разложено аккуратно, даже красиво. За Надеждой ухаживали Филипп и Богдан. Вован вел себя довольно отстраненно, время от времени вставлял ироничные замечания, но особо девушку своей язвительностью, как она того боялась, не донимал.
К концу застолья она успела узнать, что Филипп и Владимир окончили Московский художественный институт имени В.И. Сурикова и являются живописцами. У Филиппа есть жена по имени Юлия – студентка консерватории по классу виолончели – и двое малолетних сыновей-погодков. Сейчас все трое гостили у тещи под Зеленоградом. Богдан оказался уроженцем Харькова, но родной город вместе с родителями покинул давным-давно, еще в младенчестве, и всю свою сознательную жизнь прожил в Москве. Кончал же он Московское высшее художественно-промышленное училище, короче говоря, всем известную Строгановку, как художник-монументалист. Но был он, как выяснилось, мастер на все руки, и для него не существовало ненужных вещей.
– Всему можно найти применение, если немножко подумать головой, – любил говорить Богдаша.
Вован был коренной москвич и сильнее приятелей страдал оттого, что, по его собственному утверждению, не реализовал себя пока как живописец. Отсюда были и его порой злая ирония, и постоянное раздражение всем и вся, и резкие высказывания в адрес многих ныне живущих и почивших в бозе художников.
Сидя за столом, Надежда старалась не обращать на него внимания, но кожей чувствовала его присутствие и все время держалась настороже, ожидая подвоха. Если бы не это, вечер знакомства с постояльцами доставил бы ей куда большее удовольствие. Судьба впервые свела девушку с настоящими художниками, и ей льстило их внимание.
Глава 7
– Ну, что скажете? – спросил приятелей Владимир, когда в половине одиннадцатого ночи девушка, поблагодарив за ужин, поднялась в свою комнату и они остались втроем.
– Черт знает что! Свалилась как снег на голову! – ответил Богдан, в раздражении грызя ноготь большого пальца. – А не помните: тетка Нила об этой девице когда-нибудь упоминала? Может, она самозванка? – с надеждой закончил он.
– Неонила Порфирьевна, помнится, действительно говорила, что у нее есть любимая племянница, которая живет в Москве, – произнес Филипп, задумчиво разглядывая окружающую его действительность сквозь рюмку водки. – Только кто же знал, что она ей наш дом завещала…
– Да постойте, – снова вмешался в разговор Богдан. – Прежде чем паниковать, надо сначала все досконально выяснить!
Владимир медленно кивнул:
– Уже выяснил, полдня на это сегодня потратил. – Он вздохнул. – Наследница она. Порасспрашивал кого надо, даже в истории ее рода покопался. Коврюжинские Ивановские до революции были состоятельными купцами – рыбным промыслом занимались – и весьма заметными в городе людьми: ну, там дороги за свои деньги строили, пристань, странноприимный дом и прочее, за что, естественно, и получили после сполна. Одна эта Неонила чудом уцелела. Впрочем, она никогда своего родства не скрывала, а после войны вышла замуж за полковника, бывшего фронтовика. Говорят, образованный был человек, в местном техникуме немецкий язык преподавал и как хобби занимался краеведением. Его коллекция послужила основой для создания музея истории и быта Коврюжинска. Но это случилось уже после его смерти, в начале восьмидесятых. Умер он сравнительно молодым – сказались раны, полученные на войне. Но не это главное. Главное то, что наша Неонила Порфирьевна дружила с матерью нынешней мэрши. Так что та мне с ходу выдала, что да, дом действительно завещан племяннице Надежде Ивановской из Москвы.
– Слушай, Володька, ты же для этой мэрши теперь свой человек, – напомнил Богдан. – Неужели ничего нельзя сделать или с этим завещанием, или с этой чертовой наследницей?
Глава местной администрации Марина Олеговна Наружкина вполне в духе времени произносила свою фамилию, как правило, невнятно, так что нельзя было понять, Наружкина она или Нарышкина. Многие, те, кто на новеньких, поначалу даже склонялись к последнему. Познакомившись год назад с Владимиром и узнав, что он столичный живописец, она попросила написать ее портрет. Да такой, чтоб перед потомками не стыдно было.
Владимир сразу все понял. В результате молодая дородная бабенка, с довольно редкими пегими волосенками, предстала на холсте этакой Екатериной Великой. Осанка, стать, величавость, ореол пышных волос, горделивый взгляд, на плечах – норковый палантин, в ушах огромными бриллиантами сверкают золотые сережки с фианитами.
Марина Олеговна не смогла скрыть восторга, когда увидела себя на холсте. Даже где-то поверила, что она такая и есть на самом деле. Во всяком случае, отныне очень старалась вести себя, мысленно соотнося свои слова и манеру поведения с портретом. Одно вызывало ее острое сожаление: портрет ну никак нельзя было повесить в служебном кабинете. Место уже было занято персоной поважнее.
