Наталия Орешкина - Витька, или Бабник — это звучит гордо
— Да, давно, с пару месяцев уже, — в голосе Олечки слышалось облегчение.
— Ну, если он здоров, то о чем говорить? Надеюсь, наука пошла ему впрок, — как можно безразличнее произнесла Наташка, хотя внутри как-то сразу полегчало. — Иди работай.
Не успела она вникнуть в документы, кучей громоздившиеся на столе (а чего ожидать, когда вместо работы в «прятки» играешь?), как дверь опять хлопнула.
— Оль, дай разгрести эту кучу, потом поговорим о сисадмине.
— Интересно, что вы обо мне говорили? — Витькин голос резко оторвал ее от работы.
Наташка взглянула на него. Красив, подлец, а глаза… он просто пожирал ее глазами. Девушка была уверена, что от того, чтобы рвануть к ней и схватить в объятия, его удерживает только неуверенность в ее реакции. Только знак с ее стороны, малейший призыв, признак согласия — и ему будет плевать на то, что дверь открыта, что секретарша или еще кто-нибудь в любой момент могут войти. Когда Наташка осознала это, страх опять сковал ее, страх, что то, что она увидела в его глазах — просто озабоченность молодого темпераментного мужчины. Что слова любви ничего не значат, просто красивая упаковка обычной похоти. И Наташка выпалила:
— Мы говорили о сисадминах, настолько неразборчивых в связях, что лечат триппер. Значит, тогда в КВД я оказалась права?
Так унизительно было стоять, не зная, что сказать. Оправдываться? Глупо. Да и поверит ли? А сам бы он поверил? Не факт.
— Я ступил, но я и не говорил, что идеален. У каждого есть свой скелет в шкафу.
После этих слов Наташка поняла, что Витька откуда-то узнал о том, что с ней случилось. Кроме Мишки и Ливнёва, подробностей не знал никто, слухи — да, а тут попахивало не слухами. Ливнёв исключался, тогда…
— Стало быть, Мишаня распустил язык, — зло сказала она. — Ну что, вдоволь посмеялся над моей глупостью? Да только пользы тебе от этого не будет!!! Еще один альфонс мне ни к чему!!!
— Я не смеялся! — крикнул Витька, шагнув к девушке.
— Извини, наверное, тебя просто затошнило от меня. — Наташка видела, что эти слова ранят его своей несправедливостью, но уже была не в силах остановиться, ее, как говорится, понесло. — Ну, скажи, какая я дура!
Витька молчал, он понимал, что только что Наташка просто-напросто закрылась от него, — вот она, та самая стена, о которой предупреждал Мишка. И чем ее пробивать?!
Витька знал, что надо что-то делать, пока они тут, наедине, но когда твой опыт в отношениях с женщинами сводится к случайному перепиху, то откуда тебе знать, что нужно сказать, чтобы тебе поверили, приняли истину твоих слов? Как же страшно открыть душу. А вдруг там только пустота, пыль и паутина, как в заброшенном доме? Правда, даже если и так, все равно среди этой пустоты и заброшенности, как портрет на мольберте, теперь яркими красками сиял образ Наташки. И также стало ясно, что ключ от своей души придется вручать силой.
— Да, ты дура! — рявкнул он. — Ты спрятала голову, как страус в песок. Только жизнь не просто пройдет мимо, она еще и даст пинок в торчащую кверху задницу. Если бы ты хотя бы попыталась кого-то пустить в свою душу!
— И что? Чтобы мне туда нагадил трипперный компьютерщик, не вылезающий из-под юбок?!
— Вот значит как?! А чем ты лучше?! Снимать незнакомых мужиков в баре, как потаскуха, лучше?!
— Убирайся! Да даже если у меня все паутиной от недотраха зарастет, я с тобой не лягу!
— Ну и хрен с тобой! Возомнила себя королевой?! Денежечки, рублюшечки! Скрудж в юбке! Типа я на паперти у церкви побираюсь! Да что ты обо мне знаешь?! Ничего!!! Да я даже когда сюда устраивался, тебя и в глаза не видел, да и сомневаюсь, чтобы ты хоть глазком заглянула в мое резюме! Нет, блин, внесла меня в список неблагонадежных и радуешься?!
— Да читала я на тебя досье: две строчки о профессионализме, а остальное про двадцать сантиметров члена. Занимательное чтиво.
— Так мне что, член урезать, чтобы ты меня всерьез восприняла? Что во мне кроме этого не так?
— Да у тебя даже машины нет! — ляпнула Наташка, понимая всю глупость претензии.
— И что? Может, я вертолет предпочитаю? Думаешь, если я на тебя работаю, то при желании бабок срубить не смогу? Или под мостом живу, как бомж? Просто мне нужды в больших деньгах не было, но это не значит, что их у меня нет. У тебя занимать не пойду! Сильно они тебя осчастливили, много дали тебе любви? Так и будешь в кошелек мужику заглядывать, решая, подходит ли он и не зарится ли на твое?
— Да уйдешь ты или мне охрану вызвать? — почти закричала Наташка.
— Что тут происходит?! — громкий мужской голос оборвал их перебранку. В дверях стоял Мишка, и, судя по взгляду, Витьке не светило ничего хорошего. Тот подумал, что, скорее всего, только что потерял единственного стоящего союзника, а по злому и бледному Наташкиному лицу понял, что добавил к той стене, что она возвела между ними, еще один бастион. Витька сказал совершенно не то, что собирался, он не хотел оскорбить, унизить. Целью было доказать, что кроме нее, Наташки, ему ничего не надо, что вопреки всему в его душе поселилось чувство — непрошеное, нежданное, до сих пор неведомое. Любовь — слово, от которого его раньше коробило, — готово было легко слететь с губ… если бы Наташка сделала шаг навстречу.
Мишка плотно прикрыл за ушедшим Витькой дверь и, сев в кресло, где обычно любил располагаться Ливнев, спросил:
— И что это сейчас было? Давай, рассказывай в подробностях.
— Зачем тебе? — пробурчала Наташка, хотя рассказать о том, что произошло, излить свое возмущение от Витькиных, по большей части правдивых, слов, хотелось. Хотя бы чтобы почувствовать, что была права, изгнав нарушителя спокойствия.
— Ну, чтобы знать, какую часть тела ему открутить в первую очередь: только язык или и башку в придачу.
Глава 15
Если Наташка и надеялась на поддержку Мишки после рассказа о том, что случилось в кабинете, то ее ждал облом. Мишка вдруг принял Витькину сторону, сказав, что у Наташки мозги набекрень, если она думает, что Витьке от нее нужно что-то, кроме нее самой. И особо подчеркнул, что если бы она знала столько же о нем, сколько он о ней, то вообще «не вякала бы». Мол, Витька личность, оказывается, известная не только умением уложить женщину в постель безо всяких усилий, но и соображалкой. Правда, уточнять подробностей не стал. Также он сказал, что хотя помогать Витьке не собирается, но и препятствовать в ЛЮБЫХ его планах — он особо подчеркнул это слово, давая тому карт-бланш, — не станет.
От этого заявления Наташка немного растерялась. Стены и баррикады, так усердно выстроенные ею, рушились на глазах. Она всегда отталкивала мужчин, даже при слабом намеке на меркантильность — Витька же сам платил во время той единственной встречи на людях, а будучи у нее в квартире, ни словом, ни взглядом не показал своей заинтересованности в явном достатке хозяйки. Он проявил себя мужчиной, способным не только признать, что у него что-то не вышло в постели, но и желающим это упущение исправить, а не пойти по более легкому пути. И наконец, Наташка готова была признать, что, несмотря на некоторую гибкость и уступчивость, мужская гордость, упорство и некий стержень, что делают из мужчины кого-то стоящего, в нем есть. Что Витька, который наверняка ассоциировал ЗАГС с адом, готов был пройти все семь его кругов. Он заговорил о любви и детях — темах-табу для большинства бабников. И вот последнее укрытие, за которое она пряталась, Мишкина спина, кануло в Лету. Теперь Наташка осталась один на один со своей трусостью и нежеланием признать, что уже проиграла, ну или выиграла, смотря с какой стороны поглядеть. Что своей бестолковой упертостью она заставит тех лебедей, что явились Витьке во сне, уплыть, не оставив и перышка в память о себе. Что она делает? К чему все эти метания из крайности в крайность: тоска, когда его нет рядом, и гадости, потоком льющиеся изо рта при встрече? Нужно ехать в Семеновку, посидеть на берегу — ха, глядя на тех же лебедей, — и все обдумать, и обдумать самой, без подсказок. Ей давали хорошие советы, и что толку? Пора самой решить, чего же хочешь — быть счастливой, пусть и в вероятном будущем, или наблюдать через замочную скважину собственноручно созданной тюрьмы, как жизнь проходит мимо.
