Федерико Моччиа - Три метра над небом. Я хочу тебя
Снова эти мысли. Что делать, ничего тут не исправишь. Когда ты просто занимаешься сексом, невольно вспоминается та, настоящая любовь. Она настигает тебя без предупреждения. Является запросто и всегда неожиданно: невоспитанная и прекрасная, и нет ей равных. На миг я снова растворяюсь в этом свете, в голубизне ее глаз. Баби. Я вспоминаю тот день.
— Ну давай, иди, чего ты ждешь?
Сабаудия. Побережье. Мотоцикл стоит под сосной, у дюн.
— Ну так как, Стэп? Я не поняла, тебе брать мороженое или нет?
Я наклоняюсь, чтобы защелкнуть цепь на мотоцикле.
— Ну что ты, как глупенькая. Я же сказал. Нет, Баби, не надо, спасибо.
— Да я же знаю, что ты хочешь.
Баби, моя нежная упрямица.
— Но тогда прости, что же ты спрашиваешь? Подумай сама, неужели бы я сам не купил, если бы хотел, оно стоит копейки?
— Вот видишь, какой ты. Сразу о деньгах. Какой же ты меркантильный.
— Да нет же, я так сказал, потому что лед ничего не стоит. Так что, Баби, даже если возьмешь, в крайнем случае можно его и выбросить.
Баби возвращается с двумя морожеными в руках.
— В общем, я взяла два. Держи, мне — апельсиновое, тебе — мятное.
— Мятное ненавижу.
— Слушай, сначала ты говорил, что вообще не хочешь, а теперь капризничаешь из-за вкуса. Посмотрите-ка на него. Увидишь, оно тебе понравится.
— Как я увижу, если я его не люблю!
— Ты сейчас так говоришь, потому что ты уперся. Бери, я тебя хорошо знаю.
Сначала она открывает мое и принимается его облизывать. Попробовав, она протягивает мороженое мне.
— М-м-м… Твое такое вкусное.
— Ну, так и возьми его.
— Нет, я сейчас хочу апельсиновое.
И лижет свое, с улыбкой глядя на меня. Вдруг вытягивается как струна — мороженое быстро тает, и она заталкивает его целиком в рот. Смеется. Потом ей снова хочется полизать мое.
— Слушай, дай мне немного твоего.
Она нарочно так говорит, и смеется, и трется о меня. Мы прислонились к мотоциклу, я расставляю ноги, она встает между ними, и мы целуемся. Мороженое тает, оно течет по пальцам. И каждый раз мы подставляем язык и слизываем то апельсин, то мяту. С пальцев, с запястья. Мягкая. Сладкая. Она похожа на маленькую девочку. На ней длинное голубое парео с темным рисунком. Оно завязано на талии. Голубые босоножки, купальник тоже голубой и на шее — длинное ожерелье с белыми круглыми ракушками, одни — побольше, другие — поменьше. Они пританцовывают на ее теплых грудках. Она целует меня в шею.
— Ай!
Она положила мне холодный кусочек мороженого на живот.
— Маленький мой, ай… — передразнивает она меня. — Что такое? Я тебе сделала неприятно? Тебе холодно?
Я напрягаюсь, и ей становится еще смешнее. Мороженое скользит по мышцам живота, капля за каплей. Ну, я ей отомщу.
— Ай.
— Вот тебе еще немного мяты на бока.
И мы продолжаем мазать друг друга апельсином и мятой по спине, по шее, по ногам и потом — между ее грудей. Кусочек мороженого откалывается и устремляется под лифчик.
— Ой-ой-ой, какой же ты дурачок, это же мороженое!
— Конечно, мороженое. Ледышка!
И мы смеемся. И погружаемся в холодный поцелуй под раскаленным солнцем. И апельсин с мятой перемешиваются у нас во рту, а мы гибнем от восторга.
— Слушай, Баби, пойдем-ка.
— Куда это?
— Пойдем…
Я оглядываюсь налево, потом направо, быстро бегу через дорогу, увлекая ее за собой, она бежит, спотыкаясь, выдергивая босоножки из горячего асфальта. Мы убегаем от моря, от дороги и лезем наверх, в дюны. И бежим дальше. Потом останавливаемся недалеко от кемпинга для иностранных туристов. Там мы падаем на раскаленный песок, среди выжженной травы, под солнцем-эротоманом. Я подстелил ее парео, и она опускается на меня, без купальника Она моя. Жара: пот стекает с нас, ручейками льется из-под светло-пепельных волос, вниз на ее уже загорелый животик, и еще ниже, в ее более темные завитки, и потом еще ниже — в мои… И потом — это сладостное удовольствие ее и мое. Баби медленно двигается на мне — вверх-вниз. Потом откидывает голову, улыбаясь солнцу. Радостная от того, что любима. И такая красивая в этом ореоле света. Мята. Апельсин. Мята. Апельсин. Мята… Апельсииииииин…
Хватит. Сгиньте. Оставьте меня. Воспоминания. Прошлое. Но меня оставляет и разум. Рано или поздно то, что ты старательно отбрасываешь, все равно настигает тебя. Самые глупые вещи, которые остаются в твоем прошлом, когда ты был влюблен, вспоминаются тебе как самые прекрасные. Потому что по своей простоте они не сравнимы ни с чем. И мне хочется кричать. В этой тишине, которая рождает боль, одну лишь боль. Ну хватит. Перестань. Разложи снова все по полочкам. Вот так. Теперь закрой. На два оборота. На самом дне души, там, за углом. В том саду. Там несколько цветков, немного тени и еще — боль. Умоляю, оставь все там, в потайном месте, так тебе не будет больно, и никто это не увидит. И ты не сможешь увидеть.
Ну вот. Вот ты все и запрятал. Теперь уже немного лучше. Я отъезжаю от гостиницы. Еду медленно. Виа Пинчана, виа Паизьелло, впереди — площадь Эвклида. На проезжей части — никого. Перед посольством припаркована полицейская машина. Один полицейский спит. Другой что-то читает. Добавляю газу. Проезжаю светофор, еду по виа Антонелли. Лицо ласкает свежий ветер. На миг закрываю глаза, и мне кажется, что я лечу. Делаю глубокий вдох. Как хорошо. Стюардесса обслужила меня безупречно. Ева. Растворившаяся в «пастельно-голубом». Красивая. С идеальным телом. И еще: мне нравится, когда женщина не стесняется своих желаний. Сладкая. Сладкая, как арбуз. Даже еще слаще. Въезжаю на корсо Франча. Наступила глубокая ночь. Проезжаю акведук. Теперь чувствую, насколько похолодало. Несколько чаек кружат над Тибром. Усаживаются на мост. И застенчиво здороваются. Потом пикируют вниз, к воде. Слышны их негромкие крики: то ли призыв, то ли просьба. Сдавленные крики, как будто они боятся разбудить кого-то. Сбавляю газ и сворачиваю к Винья Стеллути. И вдруг меня охватывает смех. Ева… как странно. Я даже не знаю ее фамилию.
11
А в Кастель-ди-Гвидо вовсю идет праздник. В залах оглушительно играет музыка. Красные, фиолетовые, синие лучи света. Девушки танцуют гоу-гоу на тюках сена, они совершенно голые. Культурист закован в цепи, на его блестящем от масла теле лишь греко-романская набедренная повязка, он делает вид, что рычит, и пытается освободиться от цепей, которыми прикован к стене. Дани и Джули кричат от восторга.
Голая девица верхом на своем ухажере пересекает зал. На диване, уединившись, парни и девушки пьют, смеются, целуются в полутьме, изредка освещаемые всполохами зеленого цвета, мигающего в такт музыке. Официанты в безукоризненных белых пиджаках ходят с подносами, предлагая разные алкогольные напитки высшего качества, начиная от рома «John Bally» до джина «Sequoia». Кикко берет на лету два бокала и выпивает до дна. И танцует, не сходя с места, высоко подняв руки.
