Всегда только ты (ЛП) - Лиезе Хлоя
— Что?
Рен просил меня позвать?
— Просто иди и навести его. Сделай парню поблажку. Он с Эми и просто комично дезориентирован.
— Как-то это не успокаивает.
Он усмехается, стягивая свой хоккейный свитер.
— Иди. Он всегда так хорошо себя ведёт. Поэтому Рен без фильтров — это редкое зрелище. Ты должна меня поблагодарить.
Ворча, я иду по коридору, делаю несколько поворотов и нахожу нужное помещение. Рен расположился на койке с приподнятым изголовьем, и к его руке подсоединена капельница — надеюсь, просто с солевым раствором. Эми болтает с тренером. Они не замечают, когда я вхожу. Но Рен замечает.
— Франческа, — он одаривает меня большой, широкой улыбкой. Типа, неестественно широкой придурковатой улыбкой. Подняв ту руку, что не на перевязи, он машет.
Ладненько. В этой капельнице явно есть что-то более забористое.
— Франческа, — повторяет он, следя за мной глазами, пока я подхожу к нему. Никому не хватает наглости называть меня по полному имени. Я предельно ясно дала понять всем, что меня зовут Фрэнки. Но если кому и сойдёт такое с рук, так это бредящему Рену после сотрясения. Помогает и то, что я могу в отместку использовать его полное имя.
— Сорен.
Боже, я обожаю его имя. Оно ещё более шведское, чем Икея. Забавный факт — написание у него на самом деле датское. Я любитель иностранных языков и лингвистики (это моё особенное увлечение), и потому я знаю, что буквы ø из имени Søren нет в шведском алфавите. В одном из множества наших перелётов Рен рассказал мне, что варианты написания его имени вызывали много споров. Его мать-шведка предпочитает Sören, а его отец-американец с его любовью к датскому философу Сорену Кьеркегору — Søren.
Само собой, ни у кого не возникает вопросов, откуда взялось занудство Рена. Процесс выбора имени для него включал теолога-экзистенциалиста и дебаты на нескольких языках. Я практически уверена, что мои родители наобум вытащили из шапки бумажку с итальянским именем и швырнули ей в меня.
— Потрепало тебя, да? — спрашиваю я.
Его глаза блуждают по моему лицу.
— Ага. Но я не описался и помню свой день рождения, так что Эми сказала, что всё будет пучком.
Услышав своё имя, Эми прерывает разговор с тренером и улыбается Рену.
— О, сейчас он в редком состоянии. Пришлось дать ему оксикодон из-за плеча.
— Никаких социальных сетей! — предостерегает тренер.
Я поднимаю руки, демонстрируя свою невинность.
— Никаких камер в пределах видимости, обещаю, — я кошусь на Рена. — Тебе понадобилось наркотическое обезболивающее из-за ушиба плеча?
— Сжалься над ним, — мягко говорит Эми. — Сустав слегка отошёл, и это ужасно больно, — она наклоняется и широко улыбается. — А ещё он потерял сознание, когда я подсоединяла капельницу.
— Вау, Иуда, — он щурит глаза, глядя на неё, затем поворачивается обратно ко мне. — Ученые доказали, что рыжим нужны более сильные дозы обезболивающих препаратов, Франческа. Мы чувствительные.
— Я просто дразню тебя, Рен Рыжий. Я вообще не представляю себе, насколько это больно. Этот удар был опасно подлым.
Тренер хмыкает в знак согласия и пьёт воду из бутылки.
— Хрень полная. Рад, что его вышвырнули, — похлопав Рена по здоровому плечу, он бросает бутылку в корзину для перерабатываемого пластика. — Пора собрать парней. Отдыхай, Бергман. Ты справился отлично, как всегда.
— Спасибо, тренер.
Когда дверь захлопывается, Рен внезапно хватает мою ладонь, мягко сжимая её пальцами.
— Франческа, обрати внимание. Это важно.
Он сейчас как ребёнок. С широко раскрытыми глазами и до невозможности искренний. Я позволяю себе посмотреть ему в лицо, зная, что он наверняка не вспомнит этого. Прикосновение его руки к моей странно знакомое. Его ладонь тёплая и тяжёлая, шершавые мозоли приятно успокаивают мою кожу.
— Тебе надо эту масочную штуковину. У меня температура. И я продолжаю тебя трогать. И дышать возле тебя. Доктор Эми! — ревёт он во всю глотку.
— Рен, — она смеётся. — Я тут, приятель. Что такое?
— Это, тут, Франческа… — он хмурится. — Ааа, я сейчас не могу вспомнить слово. Но это означает, что её лекарства делают её тело очень дружелюбным к микробам. Ей нужно что-нибудь, чтобы защитить её от моей чумы.
Эми улыбается мне, затем обращается к Рену.
— Это очень заботливо с твоей стороны, но я уверена, что твоя высокая температура не имеет никакого отношения к чуме. Осматривая тебя, я заметила признаки инфекции носовых пазух. Помнишь, я говорила, что дам тебе антибиотики?
Он таращится на неё.
— Не помню.
Она похлопывает его по здоровой руке.
— Это потому что ты знатно приложился головой. Ты сказал, что не так давно переболел простудой, а я тебе ответила, что из-за этого у тебя, похоже, развилась вторичная инфекция в носовых пазухах. Поэтому у тебя поднялась температура.
Он смотрит на неё, прикрыв один глаз.
— А вы можете перейти на слова попроще? Я что-то не соображаю.
— Я хотела сказать, — мягко поясняет она, — что ты не заразен. Ты не заразишь Фрэнки.
— О, хорошо, — Рен вздыхает и позволяет своим глазам закрыться. — Значит, она может и дальше держать меня за руку, и я не заражу её чумой.
— Мне всё равно лучше уйти, — говорю я ему. — Тебе пора поспать, Зензеро, — я медленно начинаю убирать руку, но Рен вцепляется в неё, и его глаза распахиваются.
— Вот оно. Вот что я хотел у тебя спросить, — он пытается сесть и падает обратно, морщась. — А вот про плечо забыл, — стонет он.
— Полегче. Ты же знаешь, что я всегда поблизости. Мы можем поговорить завтра.
— Нет, — он серьёзно смотрит на меня. — Мне надо это знать. Что значит «зензеро»?
Горячий румянец приливает к моим щекам. Я смущенно откашливаюсь. Эми у двери ковыряется в телефоне, и она совершенно точно в пределах слышимости. Мне меньше всего надо, чтобы она меня подкалывала этим.
— Ну, это глупо, — говорю я, понижая голос. — Это просто итальянская ерунда.
— Ерунда, — он хмурится. — Ты называешь меня ерундой?
— Чёрт возьми, Бергман. Нет, — шепчу я. — Это слово означает «имбирь», ясно? Потому что ты… — я машу рукой, указывая на его лицо в целом. — Ты рыжий4. Это мило.
Улыбка Рена такая ослепительная, что её мощностью можно было бы ослепить целый квартал города. Он вытягивает шею, чтобы посмотреть на Эми.
— Слышала это, доктор Эми? Она считает меня милым.
Но прежде чем я успеваю сказать хоть слово в свою защиту, он с мягким вздохом закрывает глаза и вырубается, крепко держа меня за руку.
Глава 8. Фрэнки
Плейлист: Lisa Hannigan — Undertow
Если Рен и запомнил наш разговор по душам под наркотиками, то никак не выдал. За завтраком в отеле следующим утром он одарил меня стандартной дружелюбной улыбкой, а потом обращался со мной как обычно. Как с женщиной, с которой он работает. Не как с женщиной, которую он называл Франческой и держал за руку, пока не погрузился в беспокойный сон.
И меня это устраивает. Если честно, даже легче, что он не помнит. Если бы он помнил, то я уже представляю себе его острое смущение, свирепый румянец, раскаяние, пропитывающее его извинения, хотя его действия показались мне забавными и странно очаровательными.
Сидя на самолёте после проигрыша во второй игре, к сожалению (неудивительно, поскольку мы играли без Рена), я уткнулась носом в работу и избегаю разговоров с кем-либо. Если я не смотрю в телефон или ноутбук, то мои глаза продолжают упрямо устремляться к тому месту, где сидит Рен, листающий маленькую книгу в мягкой обложке. Я на 99 % уверена, что это Шекспир… зануда.
Чёрт возьми. Вот почему нельзя размывать границы, нельзя пересекать черту. Всего несколько нестандартных взаимодействий с ним, и теперь всякий раз, когда я рядом с Реном, у меня под кожей тлеют странные ощущения. Когда я видела его вчера на игре, в угольно-сером костюме, и заметила, как от этого его глаза сделались цвета мокрого от дождя сланца… когда я наблюдала, как он разговаривает с товарищами по команде, отдавая им всю свою сосредоточенность и широкие улыбки… мой живот скручивало свирепыми узлами.
