Год порно - Мамаев-Найлз Илья

Тогда за ночью всегда наступало утро. Ночь не наваливалась на Марка всем своим космическим телом, не обездвиживала и не душила его. Она не была частью Марка, не заражала его своей пустотой. Она была чем-то внешним, но Марк так ею надышался, что ночь попала внутрь и распространилась по телу. Он пытался ее откашлять, но ночь встала комом.

Марк, сказал Миша. Куда ты вообще идешь?

Веду тебя домой.

Но я живу не там.

Миша говорил с ним, как с ребенком. Словно Марк решал задачку, ответ к которой он знал. И его забавляли поиски Марка. Миша не сдержался и рассмеялся.

Окей, а где ты живешь, Миш?

Он открыл рот, уверенный, что ответ вылетит из него вот так вот просто и сразу. Оглянулся по сторонам. По глазам было видно, что он совсем ничего не узнает.

Сука, сказал Миша.

На другой стороне были «Продукты 24», и Миша захотел зайти внутрь.

Тебе больше пить, наверное, не стоит.

Да я не буду, дурак, что ли? Кофе взять.

Миша попросил три в одном. Старательно растворив порошок в кипятке, он облизал палочку-мешалку, глотнул из пластиковой чашки и сказал, что это лучший кофе на свете. Марк подумал, что Миша шутит, и обрадовался, что тот трезвеет.

Я серьезно, сказал он. Ничего больше не надо. Дешево и вкусно.

А у него, между прочим, своя кофейня, сказал Марк продавщице.

А вон у того яхта, ответила она. И дом в Малибу.

Ай, сказал посетитель и цокнул. Все никак не поверишь, Люба.

Это обстоятельство, видно, очень его огорчало. Он уставился вниз и закачал головой. Его покрывал ворсистый темный мешок, который когда-то, вероятно, был пальто. Лицо было серым, глаза черными. Он немного пошуршал и повернулся к холодильнику: на нем стоял телевизор, на экране шел какой-то советский фильм. Люба уткнулась в телефон. Никто не говорил и не двигался, и этот крохотный закуток реальности, пестрящий дешевыми товарами и целлофановыми пакетами с пряниками и печеньем, вернулся к привычной гармонии. Фильм все шел и шел. Герои стояли на фоне реки и неба и говорили о жизни и любви. Собравшиеся уставились на ящик и слушали.

Пока Миша думал о фильме — или о чем-то еще, — его осенило: он вспомнил, где живет. Не введя Марка в курс дела, он просто пошел на выход, а Марк двинулся следом.

Вспомнил? — спросил Марк.

Хочешь, выебем ее вдвоем?

Что?

Миша говорил о Кристине. Влад, один из посетителей кофейни, любитель таиландских гей-баров и леди-бо́ев, часто фантазировал вслух о том, что сейчас предлагал Миша. Влада возбуждали Кристинины сиськи и жопа. А еще, вероятно, ее суковатость, но это уже Марк домыслил. Кристина Марку совсем не нравилась, может, поэтому он и отказался, хотя Миша настаивал. И дело вовсе не в сексе, ведь Миша предложил варианты: чтобы он сам, Миша, просто смотрел, или даже чтобы его вообще не было рядом.

Я могу погулять, пока вы это, того. Чтобы тебя не смущать.

Возможно, алкоголь — это не твое, Миш.

Ранее тем вечером Миша спросил у Марка о переводах, мол, продолжает ли он это дело, что там за фильмы и так далее. Марк взял и рассказал все как есть.

Ты же говорил, что документалки переводишь. Порно — это не документалки.

Впечатляюще.

Не, серьезно.

Зависит от интерпретации, сказал Марк.

От какой? — вполне резонно спросил Миша, хотя и не понимал ничего до такой степени, что гоготал с собственных пальцев.

Марк ему не ответил, и тема сама собой закрылась. Но теперь, когда Миша предложил такое, а Марк отказался и они шли молча по хрустящему льду, Марк снова об этом задумался. Порногерои, порносюжеты и порнопроблемы. Мир, в центре которого было соединение двух тел. Количество, конечно, условное, но суть от этого не меняется — жизнь крутилась вокруг секса. Они произносили одни и те же реплики, попадали в одни и те же ситуации. Марк чуть не сошел с ума, только наблюдая за ними со стороны. Но это штампованное существование вскрывало самую сердцевину бытия. Божья искра как пульсирующий стояк и судорога бедер. Секс как праздник жизни.

Миша был далек от всего этого. Как и Марк. Но Миша так об этом и не узнал. Всю дорогу до дома он уговаривал Марка трахнуть его жену. Миша с Кристиной жили в серой пятиэтажной панельке, точно такой же, как справа и слева. Миша отыскал свой дом всего с третьей попытки, и это было настоящее чудо. Марк довел его до квартиры и нажал на звонок. Кристина открыла дверь. Она была в красном растянутом халате, немного оголявшем грудь. Во взгляде читалась самая настоящая ярость. Миша сделал шаг вперед, грохнулся в прихожую и завыл. Кристина выдала Марку гримасу, которая, видимо, должна была сойти за улыбку, отвернулась и закрыла дверь. Марк замер снаружи. Тогда он осознал, что значит мертвая тишина. Вот и все, думал он. Пока, Миша.

Миша заехал в кофейню через неделю или две. Уложил коробки с кофе в подсобку. Прикрутил новую полку на кухне. Проверил давление в помпе кофемашины. Все как обычно.

Но больше никогда не смотрел Марку в глаза.

Наступила середина декабря. Все растаяло. Вынырнули кусты и мертвая трава. Случилось что-то запретное. Будто выкопали гробы близких и раньше времени вновь увидели их лица. Люди только и делали, что сокрушались, как же теперь праздновать Новый год. Их легкие всасывали прогретый солнцем воздух, обирали его догола и вышвыривали наружу душными байками о трехметровых сугробах, страшных морозах и прилипших к столбам языках.

Вот это была зима так зима, сказал посетитель. Теперь не то. Вам уже никогда не понять.

Однажды вечером, пока Коля смотрел тиктоки и взрывался хохотом в соседней комнате, Марк листал архив «Марийской правды» за тридцатые годы в поисках хоть чего-нибудь о расстрелах в республике. Он так долго читал, что в глазах полопались капилляры и стало больно моргать. Вместо настоящих событий статьи рисовали картины в духе старого доброго советского фильма. Марк узнал их: отец описывал СССР примерно так же.

Со страниц газет на Марка глядели красивые атлетичные люди. Похожие друг на друга, словно одни и те же, только в разных местах. Репортеры цитировали их наивные реплики. Из выпуска в выпуск — все одинаковое. Поверхностные туповатые сюжеты, не имевшие отношения к реальности.

И вот теперь Марк вез Колю и пару приятелей на Мендурское мемориальное кладбище. Он собирался поехать в одиночку, но потом подумал, что Коле тоже стоит там побывать. Все повторял про себя я хочу тебе кое-что показать — заготовленную загадочную фразу, как в кино. Эта поездка казалась ему чем-то большим, чем он, Коля или кто-то другой. Поэтому обычные слова были неуместны.

Воу. Это далеко? — спросил Коля.

Прямо за городом.

Но Коли оказалось недостаточно. Марка мучил какой-то внутренний зуд. Он так погрузился в эту тему, что не мог смириться с тем, что кто-то вокруг даже об этом не слышал. Он обходил столики, за которыми сидели его знакомые, и рассказывал, что задумал.

На кладбище?

Мемориальное, да.

И что делать?

Просто посмотреть.

Круто.

Я не знал, что у нас кого-то расстреливали, сказал один из согласившихся, когда они уже ехали по трассе.

В этом и суть, сказал Марк.

Навигатор повел их по объездной, а потом по проселочной дороге, которая уперлась в покинутые на зиму сады. Они оставили машину напротив одного из участков и пошли пешком, не желая застрять в ледово-глиняном месиве, начинающемся впереди. До точки оставалось метров сто. По мере приближения все приутихли, то ли приплюснутые важностью предстоящего зрелища, то ли уже догадавшись, что приехали не туда.

Не знаете, где тут место расстрела? — спросил Коля, напугав старичка, какого-то черта оказавшегося в саду зимой.

Нет тут такого.

Мемориальное кладбище? Сталинские репрессии?

Мужчина только качал головой.

Зима-то какая выдалась, а, сказал он.

Марк радовался этой оттепели. Ходил нараспашку в зимней куртке и кедах. Коля тоже повеселел. Последние дни его все сильнее тянуло в Питер. Марк видел, как он проверяет цены на авиабилеты, поставив более раннюю дату, но те только дорожали, так что Коле оставалось ждать своего рейса. В ту ночь, вернувшись от Миши домой, Марк рассказал, что случилось. Ему тогда казалось, что это забавная пьяная история, но Колю загнало.