Вера Колочкова - Обитель Синей Бороды
– Да? Ну, что ж… А он как? Нравится тебе?
– Да ничего так… Но согласись, не могу же я подругу подставой использовать!
– Ну да… Ты, конечно, в сто раз меня симпатичнее… Опять же одежка… Я, наверное, в своей старой юбке как чукча смотрюсь?..
– Да ладно, не парься. Подумаешь, проблема! Главное, мы поступили, Сонь!
– Ну да… Это главное, конечно.
Потом, когда с истинными симпатиями Олега все со временем выяснилось, Ленка на нее вдруг обиделась. И на Олега обиделась. Вела себя так, будто «эта парочка» страшно ее оскорбила. Правда, недолго обижалась, потом их дружба в прежнее русло вошла. Но осадок таки остался, выплывал ненароком из насмешливого словца, из брошенного косого взгляда. И на свадьбе Ленка сидела за столом надутая, потом напилась ни с того ни с сего…
Вроде бы мелочь, а неприятно вдруг вспомнилось. Будто холодный сквознячок внутри подул. Все, надо загасить этот сквознячок вместе с сигаретой! Не время сейчас о всяких глупостях вспоминать! Они с Ленкой подруги, и этим все сказано. Все! Лучше бы о больной свекрови думала! И о Николеньке…
Ночь, однако, выдалась от мыслей бессонной. Утром Соня глянула в зеркало в ванной – и сама себя испугалась. Взгляд затравленный, круги под глазами. Ничего, круги пудрой прикрыть можно. Как говорится, надо жить, надо исполнять свои обязанности. Через полчаса обещанная Ленкой нянька должна подъехать.
Соня открыла ей дверь – с проснувшимся Николенькой на руках. Вполне приятная женщина, не молодая и не старая. Правда, лицо простоватое, без признаков интеллекта, да с лица, как говорят, воды не пить…
– Здравствуйте… Вы от Лены, да? Вы няня? Заходите, пожалуйста! Это вот Николенька…
– Здравствуйте. Меня Любой зовут. Ай, какой ребеночек, какой хоро…
И застыла на полуслове, внимательно вглядевшись в Николеньку. На лице – смесь жалости и мгновенной испуганной отстраненности. И – поневоле шаг назад, к двери, только что рукой не махнула – чур меня, чур…
«Ох, да что же такое…» У Сони болезненно сжалось сердце. Когда она научится заранее готовить себя к этой первой людской эмоции, спасительный щит выставлять! И неважно, что эта эмоция длится всего секунду! Но для удара и одной секунды хватает.
– …Хороший какой. Николенька, значит? Славное имечко, славное… Дай-ка я тебя на ручки возьму… Ух ты, легонький, как пушиночка. Надолго уходите-то, мамаша?
– Я думаю, часам к трем с делами управлюсь…
– Так. Это что у нас получается, значит? С девяти до трех – шесть часов… Да помножить на двести рублей…
– Как – на двести? А Лена говорила – сто восемьдесят…
– Так она ж меня не предупредила, что ребеночек особенный! А на особенных и расценки выше, что ж делать?
– Да?.. Ну хорошо, я согласна, конечно же.
– Тогда денежки прошу вперед… Правило такое, уж извините.
– Да, конечно… – Соня суетливо завозилась, доставая из сумки кошелек. – Вы проходите, Люба, проходите! Вот деньги…
– А питание для ребеночка есть?
– Есть. Увидите там, в холодильнике… И сами обедайте, в кастрюльках котлеты с гречкой. Ну, я побежала? Опаздываю уже…
– Бегите, мамаша, бегите. Счастливенько вам.
Соня попятилась к двери, чувствуя, что улыбается униженно и в то же время подобострастно – впору самой себе пощечину дать за это трусливое подобострастие! Нет, никак ей не привыкнуть… Как ножом. Больно…
* * *Господи, как же долго женщина-судья читает мотивировочную часть… Ну же, давай, поторапливайся, переходи к резолютивной! Хочется побыстрее мобильник включить – вдруг Олег звонил?
Ага, наконец-то. На основании изложенного, руководствуясь статьями… Все отлично, молодец. Спасибо тебе, прекрасная «ваша честь» в черной мантии. Можно вздохнуть свободно…
Соня выскочила в коридор, включила мобильник, глянула на дисплей – ни одного непринятого вызова… Да что ж это такое, неужели трудно позвонить?! Придется самой…
Гудки. Длинные, тревожные. Не слышит? Или опять телефон потерял? О, ответил…
– Олег! Ну что ж ты мне не звонишь? Я же сижу как на иголках! Что с мамой, как она?
То ли шипение в трубке, то ли всхлип. И будто шум какой-то, фоновый, посторонний. Скрип тормозов, что ли? Наконец сдавленный голос Олега:
– Мама умерла, Сонь.
– Как?! То есть… Как умерла, Олег? Когда?!
– Говорят, утром… Да какая разница, Сонь, когда…
– О господи… Как же так, я не понимаю…
– Да я и сам ничего не понимаю, Сонь. Не понимаю, и все. Вернее, не принимаю…
– Олежек, держись… Я с тобой, я люблю тебя, слышишь? Держись… Ты где сейчас?
– Надо ведь что-то делать, Сонь… Хоронить надо… Ехать-бежать куда-то, а я не понимаю – куда, зачем… – Снова вздох, переходящий в короткое рыдание, потом в нервный кашель. И совсем уж слезное, почти истерическое: – Да что ж ты меня все норовишь подрезать-то, гад! Отвали, сволочь! Урод!
– Господи… Ты и впрямь за рулем, что ли?! В таком состоянии? Куда ты едешь, Олег?
– Не знаю. Куда глаза глядят.
– Олег… Олеженька, остановись немедленно. Я тебя понимаю прекрасно, но ты все-таки возьми себя в руки и успокойся, от беды все равно не убежишь, не уедешь. Надо принять, Олег… Надо похоронами заняться…
– Да, Сонь. Хорошо, что ты позвонила, сразу отрезвел как-то. Сейчас в переулок заеду, остановлюсь, иначе точно в аварию попаду. Или задавлю кого-нибудь.
– Ну вот, молодец… Молодец, Олеженька, хорошо… Я сейчас к тебе приеду! Где ты находишься?
– Не надо, не езди. Будь дома, на телефоне. И обзвони всех родственников, пожалуйста… Где-то у мамы телефонная книжка с номерами была, старая такая, в черном кожаном переплете.
– Знаю. Найду. Я обязательно всех обзвоню, Олег. А может… ты к нам приедешь, а?
– Сонь… Ну хотя бы сейчас не начинай, а?
И снова – истерически-слезная нотка в голосе. Будто она что-то несусветно-оскорбительное ему предложила. А впрочем, Олег прав – не до обид сейчас… Перед горем все обиды меркнут.
На следующий день хоронили Екатерину Васильевну. На отпевание в церковь собралась жалкая кучка родственников – Соня их и не видела никогда. Не общалась почему-то Екатерина Васильевна с родственниками, один свет в окошке и был – дорогой сыночек Олеженька… Даже в гробу ее лицо выглядело виноватым – прости меня, сынок, не вовремя я тебя оставила…
Олег за весь скорбный день не проронил ни слова. Был бледным, потерянным, смотрел куда-то поверх голов, будто присутствие всех этих людей рядом с гробом матери его раздражало. Соня протянула к нему руку с платком, чтобы смахнуть испарину со лба. Он испуганно отвел голову в сторону. Потом будто спохватился, нашел ее пальцы, сжал вяло – прости, мол. Лишь за поминальным столом в кафе, выпив рюмку водки, уронил голову в ладони, застонал слезно и глухо. И тоже – будто виновато…
