Елена Сазанович - Сад для бегонии
– Ты еще помнишь, девочка. Ну, да. Ты же обычная фанатка… Но разве фанатки могли знать. Что этот человек боялся. Всю жизнь боялся… Он боялся выходить из дому. Потому что боялся людей… Он был никем в этом мире. Нет. Он скорее – был хуже всех. Он ничего не сделал. И у него не было будущего. Он боялся подойти к продавщице и потребовать деньги за обсчитанный товар. Он боялся сказать другу. Что тот его предал. Он боялся вступиться за любимую девушку, которую оскорбляли. Он стыдился своих родителей и своего дома. И он никогда не смел подняться на крышу, потому что боялся высоты. Вдруг он сможет слететь. Просто так. Так ничего и не совершив в этой жизни. И кто о нем вспомнит? Об этом ничтожестве. Которое ничего не стоило и которое всего боялось и стыдилось…
– И поэтому он стал сочинять высоту…
– Да, поэтому он стал сочинять высоту. И человека. Который этой высоты не боится. И чем сильнее был его страх. Тем сильнее выходили стихи о высоте. В этих стихах он мужал. Взрослел. Даже становился красивее. Но страх оставался. И никто об этом не догадывался. Поклонницы. Типа тебя. Дарили ему цветы. Поджидали у подъезда и простаивали часами в очереди за билетами на его концерт. Но никто не догадывался, что они стоят на концерт к человеку. Полностью погрязшему в собственном страхе. Все желали увидеть мужество, борьбу за справедливость, ненависть к подлости… Нет, девочка. Только ты теперь знаешь. Что они брали билет на созерцание трусости. И чем сильнее, талантливей становились его стихи, тем ниже он опускался…
Локарев машинально схватился за мою ладонь. И машинально ее пожал.
– Ты довольна своей сказочкой девочка, – спросил он. – И не нужно ее продолжения. Карлсон слетел вниз со своей бегонией только потому. Что боялся слететь. А не потому. Что мечтал жить в этом маленьком мире. Это так просто. И может быть, единственное стоящее в этой жизни. Что он мог совершить – это вырастить бегонию на черепичных крышах. Но он не сделал и этого… Ты по-прежнему любишь сказку про Карлсона?
Я покачала головой.
– Я по-прежнему верю в высоту…
– Ты знаешь, девочка. Стихи рождаются не столько из мусора. Сколько – из ничего. Будь этот мальчик кем-то, он никогда бы не сочинил эти стихи.
– Будь этот мальчик кем-то, он никогда бы не стыдился своего прошлого.
– Я его не стыжусь. Я просто не хочу к нему возвращаться.
– Все тот же страх?
– Нет, девочка. Это гораздо больше… Но тебе этого не понять. Поэтому…
Локарев закрыл глаза. Он внезапно погрузился в глубокий сон. И мне показалось. Что это внезапное откровение он сделал в полудреме, в ознобе, испытывая физическую боль. Но не более… Ведь именно физическая боль часто рождает самые душевные откровения…
Я еще долго задумчиво сидела, глядя на его красивое лицо. Я думала, какая сила столкнула нас сегодня ночью. Сила добра или зла? И чем закончится наша встреча. Спасением или гибелью?
Я думала, как когда-то безгранично верила этому человеку. Но узнав его, моя вера постепенно гибла. Но это не значит, что должна была погибнуть вера и в его стихи. Которые. Как я узнала сегодня. Никому не принадлежали. Даже ему. Значит они принадлежали всем. И если душа этого человека погибла. Это не значит, что погибли стихи. Душа стихов бессмертна…
Мои глаза стали слипаться. И я уснула. Опустив голову на его лицо.
И мне приснился остров, окруженный розовым океаном в закате солнца. И мне приснился парень с голубыми глазами, в потрепанных джинсах и помятой майке. Он был так похож на известного в прошлом певца Локарева.
Мы стояли с ним в саду из разноцветных бегоний. И он целовал меня в губы. Его поцелуй был горячий и нежный. Мне ужасно нравилось с ним целоваться. Но мне было этого мало. Мне хотелось. Чтобы он шептал мне ласковые слова. Мне хотелось задушевных признаний. И он это понял по моим влюбленным глазам. И прошептал.
– Я так тебя люблю, но я виноват. Я тебе так и не подарил желтую бегонию. Но я обязательно ее выращу для тебя, Марта, – сказал он голосом Ромки.
Меня зовут не Марта, хотела выкрикнуть я. И мне не нужна желтая бегония. Но он стал заглушать мои слова поцелуями.
– Марта, Марта, Марта…
И я открыла глаза. И я проснулась. И действительность была так похожа на сон.
Мы целовались. И Локарев, по-прежнему целуясь во сне, шептал:
– Марта.
Я резко освободилась из его объятий. Он недоуменно захлопал вспухшими ото сна веками.
– О, Боже, – прошептал он. – Где я? Где Марта?
– Я не Марта. Меня зовут Саша. И ты там же, где и я.
Он приподнялся с моих коленей. Машинально схватился за больное плечо. Нахмурился. Он вспомнил.
Возвращение к действительности он воспринял далеко не с радостью. И с ненавистью посмотрел мне в лицо. Помня что я – источник его бед. Но так ничего и не успел сказать. Потому что мы услышали шаги. Мы вздрогнули. И Локарев даже вцепился в мою руку.
– Ты слышишь, девочка?
Шаги приближались. И наконец кто-то стал изо всей силы барабанить в дверь. И кричать заплетающимся голосом.
– Эй, откройте. Вы чего там, вообще… Чего закрылись…
Еще немного. И этот тип поднял бы весь дом на уши. Поэтому ничего не оставалось. Как открыть дверь.
Это был приблудный забулдыга, не представляющий никакой опасности. И все же лишняя осторожность не помешала бы. Поэтому я нащупала под майкой револьвер.
Локарев стоял за моей спиной. И на его лице застыл страх. Который тут же сменился гримасой презрения. Когда он увидел на пороге зачуханного пьяного гостя. С бутылкой водки в руках.
– О, ребятки! – радостно воскликнул он, словно своим закадычным дружкам. – Ну как, сообразим на троих?
Локарев подался вперед. Сжимая кулаки. И я видела как на его губах застыл гневный, уничтожающий монолог. Он не боялся таких отбросов. И наконец у него появился шанс проявить себя. Как решительного парня.
«Тоже мне герой, – подумала я. – Не велика победа над пьяным. К тому же он может натворить массу глупостей. Вызвать ненужный шум…»
Поэтому я шагнула навстречу непрошеному гостю. И как можно приветливей улыбнулась. И моя улыбка была вполне искренней. Я не презирала людей в отличие от Локарева. Напротив. Я жалела подобных этому парню и пыталась понять.
– Конечно, сообразим, – ответила я. – Только мы – чисто символически. У нас мало времени.
– Вас понял, – кивнул забулдыга. И тут же вытащил из сетки три запыленных граненых стакана. И профессионально разлил на троих.
– Ты с ума сошла, – шепнул мне Локарев. – Я не буду пить эту гадость. Тем более в таком обществе.
– Будешь, Локарев. Если не хочешь лишнего шума. Еще как будешь.
– Выпьем за ваше здоровье, ребятки, – добродушно предложил пьянчужка. – А обо мне не беспокойтесь. За мое пить не стоит. Мне оно уже не пригодится.
