Диана Джонсон - Развод по-французски
9
Бывают хорошие браки, но восхитительные — никогда.
ЛарошфукоКак реакционер цепляется за прошлое, так Роксана продолжала твердить, какая прекрасная у нее была жизнь. Но по нескладицам в ее рассказах я начала понимать кое-какие вещи, проливающие свет на сложившееся положение — так, ничего особенного на мой непросвещенный в марьяжных делах взгляд. Несколько раз упоминался один «уик-энд, который Шарль-Анри провел в Ницце», и другие происшествия подобного рода. Из рассказов вытекало, что ее муж частенько не бывал дома, уезжал писать или в гости к родным. Рокси приходилось подолгу оставаться одной с Женни, и когда он возвращался, она, естественно, встречала его раздраженными упреками. Один раз она даже намекнула, что Шарль-Анри вообще не хотел иметь детей. Бывали к тому же материальные проблемы, но Рокси, целиком отдававшаяся поэзии, не задумывалась над таким очевидным и полезным делом, как пойти работать. Дети — хороший предлог не зарабатывать денег, теперь я это вижу. Материнство, особенно во Франции, — удобнейшая штука: прикрываясь материнством, можно заняться сочинительством. Примерно так же она писала стишки под одеялом при свете фонарика. Вдобавок две творческие натуры в семье — это чересчур, они постоянно соперничают друг с другом, требуют свободы от домашних дел и повышенного внимания к своей персоне. В человеческих отношениях всегда заложены пары противоположностей: муж — жена, изысканный — простой, умный — глупый, ребенок — взрослый. Зачем это?
В то же время не эгоистично ли со стороны Шарля-Анри не хотеть ребенка? О чем только люди думают?
К сентябрю Рокси впала в еще более глубокую депрессию. Она реже заговаривала о своих проблемах. У нее появилась новая навязчивая идея — война в Боснии. Французское телевидение и каналы «Евроновостей» каждый день показывали славянских женщин в платочках, рыдающих возле разрушенных домов, и трупы в придорожных канавах. Рокси буквально околдовала одна повторяющаяся картинка, которую телевизионщики сделали как бы символом этой дурацкой войны. Это была история балканских Ромео и Джульетты: сербский парень и девушка-мусульманка, застреленные одной из враждующих сторон, когда они пытались выбраться из каменных завалов и колючей проволоки, лежат на полоске ничейной земли, в джинсах и теннисных туфлях, а их родные боятся выползти из укрытия, чтобы унести тела.
— Вот оно, лицемерие Америки. Защищаем кучку арабов-бандитов и отказываем в помощи бедным боснийцам, — кипятилась она. — Позволяем сербам насиловать женщин. Нет, дядя Эдгар прав, французы просто трусы. Неужели они забыли Первую мировую войну? Забыли Чемберлена? Как они это допускают?
Конечно, на Рокси влияли выступления дядюшки Эдгара. Он не уставал обличать политику своей страны на страницах «Фигаро» и на телевидении. Всякий раз, когда он должен был появиться на экране, Сюзанна звонила нам. Даже не понимая, что он говорит, я улавливала ключевые слова: horreur, scandale, honneur, honte[27].
Я видела, что Рокси, обычно не страдающая чрезмерным самомнением, стала смотреть на свою семейную драму как на событие масштаба боснийского конфликта. Жалость к себе смешивалась у нее со злобой, с воображаемым удовольствием от вида безжизненного трупа Шарля-Анри, брошенного на ничейной земле.
Рокси по-прежнему не добивалась свидания с ним и не поручала мне действовать от ее имени. Я объясняла ее пассивность беременностью, но может быть, она готовилась к какому-то серьезному шагу?
В те же дни в доме поднялась паника: у Роксаны распухли лодыжки. Как сейчас вижу ее сидящей на диване (canapé), всю в слезах: «Разве это ноги? Это тумбы, а не ноги. Я даже не чувствую их!» Доктора опасались, что начинается преэклампсия — заболевание, поражающее беременных женщин, категорически запретили потреблять соль и велели каждые две недели являться на обследование. Потом ей прописали эластичные чулки, и Рокси стало лучше. Но даже когда ее состояние внушало опасения, она не пожелала, чтобы кто-нибудь снесся с Шарлем-Анри.
После долгих размышлений я решила сама поговорить с ним. Встретив на выставке Шарлотту, сестру Шарля-Анри, я узнала его местопребывание. На выставку группы «Наби» — так называли себя художники — посоветовала пойти миссис Пейс. Среди прочих, неизвестных мне, имен там оказались работы Вюйара и Боннара. Но больше всего мне нравится Валлоттон — в его сереньких улочках или дождливых пейзажах всегда есть ярко-красное пятно, женский шарф или зонтик, и это пятно символизирует для меня какое-нибудь неожиданное и благоприятное событие в жизни. Я любуюсь его картинами, и вдруг рядом возникает Шарлотта в красном платье, которое прекрасно смотрится здесь, и надушенная превосходными духами. Шарлотта — одна из тех француженок, которые буквально пропитаны ароматами с головы до пят. Надо спросить Дженет, ту самую приятельницу Рокси, что пишет книгу про француженок, как они это делают.
Шарлотта была с каким-то англичанином — Джайлз Уитинг, представила она его. Смутно припоминаю, что слышала это имя. Журналист? Та самая «связь», о которой между прочим упомянула ее мать? Они нимало не смутились, встретив меня, не прятали глаз. Я прямо спросила, где сейчас Шарль-Анри, и она дала мне его телефон в какой-то деревне, в пригороде Парижа. У Персанов там небольшой участок и трейлер. Шарль-Анри уезжает туда писать и возделывать свой сад. «Выпьем на днях по чашечке кофе и поговорим об этом, хорошо?» — добавила она.
В тот же день я сделала звонок. Шарль-Анри был отменно любезен, хотя в голосе его слышалась настороженность. Он с удовольствием принял предложение встретиться завтра.
Хотя кафе «Вид на собор Парижской Богоматери» находится недалеко от нашего дома, его можно считать спокойным и безопасным местом для встреч. Оно просторно, охотно посещается туристами, не принадлежит к числу излюбленных Роксаной мест и, следовательно, ни у кого не вызывает ненужных воспоминаний. Я выбрала уединенный столик в глубине террасы, подальше от табачного дыма. Шарль-Анри пришел через полминуты после меня и сразу же заказал мне кофе. На подбородке у него виднелся свежий порез, в остальном он совсем не изменился с тех пор, как я видела его в Калифорнии: привлекательный бледноватый мужчина с легкой синевой на щеках, как будто, отпусти он бороду, она вырастет черной по контрасту с белобрысыми ресницами. У него была та же обаятельная улыбка, сразу же сменившаяся серьезным, обещающим искренность выражением лица. Он три раза по-родственному чмокнул меня в щеки.
— La petite Isabel! ça va?[28] — Я вовсе не маленькая, скорее даже высокая, но во Франции все незначительное — маленькое, и petite проблема, и petit счет. — Как это мило с твоей стороны, что пришла. Я знаю, вы сердиты на меня, мама тоже. Можешь себе представить, как я переживаю!
