Элизабет Адлер - Опрометчивость
Парис вскочила на ноги и, голая, подбежала к рабочему столу. «Merde!» Она смахнула наброски изысканных платьев. Взмах другой руки – и лампа полетела на пол. «К черту все это!»
С криками ненависти она топтала рисунки. «Выродки!», вопила она, подбегая к полкам и швыряя с них на пол рулоны тканей, а потом, не насытив полностью свою злость, трепала и дергала сброшенные ткани разных цветов, опутавшие ее колени. «К черту все эти ткацкие фабрики!» – стонала она, набрасываясь на серое шелковое платье. Один злобный рывок – и оно разодрано сверху донизу. «Я ненавижу шелк, я ненавижу весь этот проклятый шелк…» Она пнула то, что осталось от платья, и ярость ее достигла предельного напряжения. Лакированный поднос продолжал стоять там, где они оставили его с недопитыми стаканами виски и кампари. Парис на мгновение перевела дыхание и сделала глоток из своего стакана. Вино показалось ей таким гадким и горьким, что с гримасой отвращений она швырнула стакан на пол. «Все к чертям!», взвыла она и побежала в ванную. Яростным пинком она распахнула туда дверь, слишком поздно вспомнив, что была босиком. Боль ушибленного большого пальца мгновенно поглотила все другие чувства, она дула на него, сидя на полу, растирая ногу, и слезы полились вновь.
– Ты дура, Парис Хавен. Какая же ты дура! – выла она. Ей пришла в голову мысль, что, если бы она не отдалась Амадео, он мог бы дать ей денег, и она опять саданула в дверь ванной. – Да, – горько прибавила она, – ты дурочка.
Зазвонил телефон, но она, глядя на черный аппарат, замерла в неподвижности у стены. Кто бы это ни был, у нее нет настроения разговаривать. Через некоторое время он перестанет звонить. Она ждала и ждала. Ну вот, так-то лучше.
Она обязательно примет душ; возможно, это очистит ее, она смоет с себя Амадео Витрацци, она должна снова почувствовать себя человеком. Ох, дьявольщина, опять телефон! Почему бы им всем не убраться и не оставить ее в покое? Колеблясь, она остановилась в дверях ванной комнаты. Телефон звонил настойчиво, бесконечно. Черт бы его побрал, что с ним стряслось? Не стоит спешить, ведь, в конце-концов, должен же он когда-то перестать звонить. Звук был такой пронзительный. Она все-таки сняла трубку.
– Да?
Ее голос был так тих во внезапно наступившей тишине.
– Mademoiselle Paris Haven?
– Oui, c'est mademoiselle Haven. Qui est a l'appareil?
– Ne quitter pas, mademoiselle. Los Angeles vous demande.[6]
Рим
Вилла на Старой Аппиевой дороге была огромна и украшена, конечно же, с присущим Фабрицио безупречным вкусом. Но, вместо того, чтобы почувствовать совершенство виллы, Индия всегда ощущала здесь недостаток уюта. Тут не было вины Фабрицио: он создал декорацию. Но в ней недоставало элемента человечности; не хватало привносимых женщиной мелочей, сделанных на морском побережье семейных снимков со смеющимися детьми, особых атласных подушечек, всегда радующих глаз, детских рисунков, развешанных по стенам кухни, букета цветов, купленного ради буйного изобилия радостных красок или аромата, а вовсе не потому, что цвет их гармонирует с тональностью обстановки. Иногда, виновато подумала Индия, ей неудержимо хочется оставить несколько грязных отпечатков пальцев там и сям на идеально отполированных поверхностях. Это была настоящая выставка. Только выставка не Фабрицио, а Маризы. Каждое произведение искусства, каждая картина, каждая случайно оставленная книга – все было дорогое, исполненное хорошего вкуса и долженствующее понравиться гостям.
Только комнаты детей были настоящими, и здесь, конечно, заслуга Фабрицио. Мариза хотела, чтобы их стены были расписаны сценами из сказок, с простофилями и рыцарями на белых конях, но Фабрицио сделал по-другому. Стены оставили белыми, позволяя детям рисовать на них столько, сколько душе угодно. Алые, из сборных трубок, кровати и деревянные, выкрашенные в красное и белое, шкафы. Просторные шкафы для игрушек и корзины, чтобы собирать в конце дня разбросанное по полу. Снаряды для лазания, баскетбольные обручи, роликовые коньки. Дети, с которыми он держался довольно жестко, росли нормальными малышами. Ничего от «редкостных» фантазий Маризы, никакими «совершенствами» здесь не пахло. А пятилетнему Джорджо и шестилетней Фабиоле нравилось.
– Ты снова размечталась, Индия, – голос Маризы прозвучал нежно и мягко. – Как ты себя чувствуешь? Ты выглядишь немного усталой.
Индия вздохнула. Если Мариза говорит, что вид у вас усталый, значит, у вас что-то не в порядке. Обед продолжался долго. Индия сидела недалеко от двери, за круглым столом рядом с тремя мужчинами, рассуждающими все то время, за какое успело смениться семь блюд, об автомобильной промышленности; тут же находились и две женщины, прекрасно друг друга знавшие и имевшие среди гостей много общих приятелей; зная также, что Индия всего лишь работает у Фабрицио, они сговорились не замечать ее целый вечер. Мольбы Альдо Монтефьоре ни к чему не привели; Мариза не хотела менять приглашенных местами, и он вынужден был подчиниться хозяйке. Индия следила за Альдо, болтая и обмениваясь улыбочками с прелестной девушкой, что сидела слева от него и была кузиной Маризы, а также озадаченно разглядывая того богача, что сидел справа от Альдо.
Мариза проводила ее в комнату для дам, желая узнать, насколько близко Индия знакома с Альдо Монтефьоре. Ей хотелось все разузнать на тот случай, если Индия проявит слишком большой интерес к Альдо. В конце концов, хватит с нее беспокойств с этой маленькой фавориткой Фабрицио, ведь верно?
– Как ты встретилась с Альдо, Инди? – спросила она, доставая украшенную камнями косметичку из маленькой – синей кожи – сумочки. Она мягко попудрила свой безупречный нос и поймала взгляд девушки в зеркале.
Индия рылась в своей огромной кожаной сумке, чувствуя себя – как всегда – такой неуклюжей рядом с Маризой. Приглашенных заранее просили вести себя непринужденно, но есть непринужденность и непринужденность, и алый свитер выглядел нелепо рядом с кашмирской сапфирового цвета шалью Маризы.
– Мы познакомились с ним на приеме, – решительно сказала Индия. – Я облила его шампанским.
– Насчет этого не беспокойся, моя дорогая. – Мариза следила за тем, как Индия подкрашивает губы красной помадой. – Его пиджак ничем не испортишь. Сомневаюсь, попадет ли он в химчистку. Конечно же, бедный мальчик не в состоянии позволить себе такие маленькие радости, как хорошая одежда. Его семья в отчаянном положении. Альдо – их единственная надежда на спасение. Конечно же, он женится ради хороших денег, а с его внешностью и титулом это совсем нетрудно. Такой жених стоит очень больших денег. – Мариза неодобрительно передернула своими почти идеальными плечами. – Ты, конечно же, знаешь, дорогая моя, кто он такой, не так ли?
