Ирина Лазарева - Лось в облаке
— Прости меня, пожалуйста, я больше так не буду. Я тоже хочу с тобой дружить. Можно?
— Конечно, Вера, мы с тобой обязательно подружимся, — сказал он, испытывая отчего-то безотчетную тревогу.
Она была одного с ним роста, и он увидел прямо перед собой громадные серые глаза. Они приблизились к нему вплотную, и тогда Вадим ощутил у себя на щеке нежное прикосновение ее губ. Его обдало чем-то душистым, свежим, щекочуще-мягким и невероятно волнующим. Никогда еще ни одна девочка не целовала его и даже не прикасалась к нему. Странное и незнакомое чувство пронизало его с головы до ног.
Мишка прикрикнул на сестру:
— Верка! Не лезь ты ко всем со своими поцелуями. Саню замучила, теперь за Вадима взялась.
Вера сорвалась с места, унеслась в дом, через минуту появилась снова и вручила Сане репродукцию Саврасова.
— Ты должен ее взять. Она тебе так понравилась!
Сане не хватило духу снова огорчить ее своим отказом.
Наконец они распрощались и ушли. По дороге домой Вадим спросил:
— Что с картиной будешь делать?
— Эту оставлю себе на память, а мою повесим у вас дома.
Вадим поколебался и снова спросил:
— Почему ты перестал часто ходить к Вере? Ведь она тебе нравится, я вижу.
— Потому и перестал, — вздохнул Саня, — теперь все изменилось.
Вадим вспомнил поцелуй Веры и понял, что имел в виду его друг.
ГЛАВА 7
До конца лета оставалось две недели. Погода начала портиться. Часто шел дождь, за рекой гулко бранился гром и сверкали частые зарницы. Ветер, резво подскакивая, рвал листву с деревьев и швырял в реку, трепал камыши и взбивал воду в пенные хлопья. По утрам было сыро, над болотами ходил туман. Теперь мальчикам приходилось надевать резиновые сапоги и теплые фуфайки. Ненастье не могло отвратить их от леса, где было изобилие грибов и ягод.
Однажды, на рассвете, они высадились на дальнем берегу Свири и углубились в чащу, чтобы набрать грибов. Саня, шедший впереди по благоухающему мокрой травой и листьями лесу, внезапно присел и знаками призвал Вадима последовать его примеру.
— Смотри, смотри, — зашептал он, осторожно раздвигая кусты, — не шуми только, лучше вообще не дыши.
— Я себе уши исцарапал, — чуть слышно пожаловался Вадим.
— Сейчас ты такое увидишь, что забудешь о своих ушах и обо всем на свете.
Вадим уже знал по опыту: стоило с вниманием отнестись к тому, что было интересно его другу. Их взору открылась поляна, окруженная лиственными деревьями. Посреди поляны, прямо на траве, лежало облако, молочно-белое, непроницаемое в своей влажной густоте. Видно, притомилось оно в небе и заночевало в лесу на уютной лужайке до рассвета. В облаке стоял лось. Тела его не было видно в плотной белизне летучего странника, выступала лишь горбоносая голова с тяжелыми, похожими на зубчатые башни рогами. Он задумчиво потянулся к высокой ветке, захватил молодой побег мягкими вислыми губами и неторопливо, горделивым движением, повернул голову в сторону затаившихся мальчишек. На краткий миг Вадим встретился с ним взглядом. Непостижим и прекрасен был лесной великан. Вадим смотрел на него и думал: как он бродит в бескрайнем лесу, всегда один, всегда в тиши, среди деревьев и облаков, словно голубой кит в океане, в прозрачном глубоком безмолвии, существо из другого мира, тайна, которой людям не разгадать; как спит он ночью под звездами, вдыхая запах сосновой смолы, под шелест дремотной листвы и вкрадчивый скрип вековых деревьев.
— Глаза его видишь? — спросил Саня, как будто читал мысли друга.
— Вижу, — беззвучно отозвался Вадим. — Он знает то, чего мы никогда не узнаем.
— Уйдем отсюда. Нельзя ему мешать. Этот лес для него, не для нас.
Они выбрались из кустов так же неслышно, как до того забрались, не хрустнув ни единой хворостинкой и, бесшумно ступая в малахитовый мох, тихонько удалились.
— Вон там подберезовик, — указал Саня. — А вон еще.
Они присели на корточки и стали срезать грибы.
— Ты что-то говорил мне насчет братьев и сестер на прошлой неделе, — глядя в землю, сказал Саня.
Вадим унесся мыслями в тот день, когда они плыли в моторке по Свири вместе с Мишкой и Верой. Волосы у нее были багряные, как убранство леса в осеннюю пору.
— Я думал… я хотел… но теперь у тебя есть Вера, — ему было мучительно неловко, словно он навязывался.
— Вера мне не сестра, и никогда ею не будет, — возразил Саня.
Впоследствии, вспоминая этот разговор, Вадим понимал, что очень часто Саня рассуждал и вел себя совсем как взрослый мужчина, хотя на первый взгляд казался живым, любознательным подростком, кем ему и полагалось быть, но тот, кто знал его близко, постоянно ощущал, как сквозь его жизнерадостное отношение к окружающему миру проскальзывала неуловимая, затаенная грусть.
Вадим втянул в себя воздух, собрался с духом и сказал:
— Я всегда хотел иметь брата.
— Я тоже, — отозвался Саня и, помолчав немного, добавил, — только ты понимаешь, что это очень серьезно?
— Конечно, конечно, понимаю! Я все обдумал, — он подполз к Сане на коленках. — Я хочу быть твоим братом. По-настоящему! Может, мы и взаправду родственники, раз наши бабушки живут в одном поселке.
Он ждал ответа с простодушной надеждой на лице.
— Давай сюда руку, — сказал Саня. — Мы должны скрепить нашу клятву кровью. Так полагается. — Вид у него был строгий, непреклонный, взгляд полон вдохновенной решимости.
Вадим, вспыхнув от радости, с готовностью протянул руку. Саня сделал ножом надрезы на своей и его ладонях. Священное рукопожатие и священная клятва — ритуал по всем правилам.
— Повторяй за мной: отныне и на всю жизнь мы с тобой братья! Клянемся никогда не расставаться, любить и защищать друг друга, что бы с нами ни случилось!
— Клянемся! — трижды огласили лес звонкие мальчишечьи голоса, и лось на поляне настороженно замер, навострив уши и шевеля круглыми ноздрями, потом повернулся, вышел из облака и величественно удалился в необъятные лесные чащобы, высоко неся благородную голову.
ГЛАВА 8
За несколько дней до начала школьных занятий в Свирицу пожаловал сам Петр Ефимыч Березин, с тем, чтобы забрать загулявшего сына домой. Приехал он в сопровождении двух вертлявых субъектов подобострастного вида, которые всюду шныряли взад-вперед и буквально обнюхали каждую пядь бабушкиного хозяйства вокруг дома и внутри него.
Березин-старший был плотным, представительным мужчиной, из тех, кто всем своим видом требуют к себе должного уважения. Каждый жест его был выверен, продуман, слова весомы и значительны. Он обладал уверенным басом, который с удовольствием демонстрировал при каждом удобном случае, искусно модулируя самыми низкими нотами. Не удивительно, что он наводил страх своей внушительной персоной на робкую покладистую Ларису и хрупкого Вадима. Роль главы семьи давалась ему безо всяких усилий, поскольку не было ничего проще, чем установить в доме диктат, подавить жену и сына своей волей. Горячая любовь к единственному сыну и наследнику ничуть не умаляла его деспотизма, скорее наоборот, подогревала, ибо Березин считал, что ребенок в четырнадцать лет — да что там в четырнадцать, в двадцать! — не способен принимать серьезные, взвешенные решения ввиду незрелости и незнания жизни. Педагогическими ухищрениями он себя не обременял, попросту пресекал в сыне малейшее проявление самостоятельности. Березин обращался с близкими людьми столь же авторитарно, сколь и с подчиненными, и беспрекословное слепое повиновение с их стороны воспринимал как нечто само собой разумеющееся.
