Елена Стяжкина - Паровозик из Ромашкова
При первом исполнении этой песни я спросила:
— А кто выиграет? У кого туз или у кого джокер?
— У кого джокер, — улыбнулся он.
— Тогда все правильно, — сказала я.
Конечно, он выигрывал в любом случае. Сюжет с Санекой был уже не по силам. Хотя интерес к нему вполне укладывался в цепь, разработанную Фрейдом: сначала молоденьких девушек развращают старые мужчины, а потом зрелые женщины учат искусству любви мальчиков. Несмотря на то, что Сергей Васильевич ушел из жизни, не приобщив меня к чаше порока, я все же успела вызреть настолько, чтобы сидеть на кухне и рассматривать Санекины ресницы, гордо взметнувшиеся к бровям. Но мне было трудно так сидеть, намного легче было бы переспать с ним и забыть в ту же минуту о его существовании и необходимости купания Взятки. Но то ли что-то действительно случалось с нами, то ли я еще не дозрела до разврата, я мужественно преодолевала трудности нашего общения, потела, худела и подозревала Санеку в половой слабости.
А с Кириллом мы зачастили в Петино-Галинино-неприличное жилище.
Галя была по-прежнему все так же почти по-королевски безучастна ко мне, но мы вместе слушали Берлиоза, выдавая его за мои музыкальные пристрастия, пока мужчины беседовали о делах на кухне. Мне не хотелось подслушивать последние предбрачные Петины наставления Кириллу. Я мирно растворялась в диване и мечтала, как всегда, ни о чем. Изредка я ловила на себе недовольный взгляд Гали и виновато улыбалась. Она, кажется, сердилась из-за того, что я не умела слушать музыку. Но своими глупыми мечтами я успевала так напаивать воздух квартиры, что Петя неизменно предлагал сменить пластинку и организовать танцы. Как правило, Кирилл танцевал с Галей, они часто перешептывались, смотрели друг на друга долгим взглядом и смеялись. Петя нервно вертелся на диване рядом со мной и действительно выглядел смешно. А я все думала, думала, думала. О том, что все так просто и совсем не нужно, о том, что не стареют душой ветераны, только надо набраться мужества себя к ним причислить, о том, что, когда Санека кончится, то в моей жизни образуется не пустота, а вмятина, и ее придется рихтовать с внутренней стороны, о том, что дерево за окном почти не тревожит меня, и что все к лучшему, наверное. И однажды, смастерив благостную улыбку, я посмотрела на Кирилла. Он стоял с Галей в дверях танцевальной комнаты (у этих буржуинов была и такая) и, склонившись над ней, разглядывал их соединенные руки с такой почти забытой, но острой нежностью, с такой привычной сыновней покорностью, что маска благостности на моем лице превратилась в судорожную гримасу, сердце — в осколок бутылки, а я сама — в пригвоздивший к месту слух. Хотя слушать мне ничего не надо было: если бы Кирилл не колебался, у него не было бы амплитуды, а не было бы амплитуды — мы с ним не попали бы в резонанс, а не было бы резонанса, я бы никогда на них не посмотрела. Не согрешишь — не покаешься. Мы почти соединили наши жизни, только я, кажется, не согрешила, а он, видимо, уже каялся. Хорошо воспитанному исповеднику, Гале, которая не научила меня отличать безучастность от враждебности.
— Вот все и кончилось, — болезненно-равнодушно сказала Галя.
— Да, — подтвердил Кирилл и поцеловал ей руку.
— Но что-то осталось? — спросила она.
— Что-то осталось.
Это, честное слово, было здорово: со мной что-то случилось, у них что-то осталось. Не я одна играла в «да» и «нет» не говорить. Я хотела немедленно позвонить Санеке и сказать: «Сию секунду скажи, что ты меня любишь. И повтори это тысячу раз». Но нам с ним еще очень долго переходить на «ты»…
— Только не говори, что это память, — сказала Галя.
У нас с ней, кажется, вовсю совпадали мысли.
— Я не знаю, Галя. Правда, не знаю… — Кирилл все еще держал ее за руку, наверное, намереваясь впрыгнуть с ней, с Галей, разумеется, в прошлое.
— Я не слишком сильно утруждала тебя откровенностью, — усмехнулась Петина жена, — но и твоя Анна только кажется беспомощной.
Ура, мне дали звание сильной личности. Что, интересно, мне с этим званием сделать?
— Галя, все кануло и быльем поросло. Я женюсь.
— Но это не значит, что ты умираешь, — она улыбнулась, а я с ней согласилась. «Нет, весь он не умрет». Но хватит ли Гале его души, которая, неизвестно еще, избежит ли тления под моим чутким руководством? — Я хочу тебя поцеловать. — Галя почти просила, а Кирилл всегда был джентльменом.
Я толкнула Петю, приславшего на диване:
— А что у Кирилла с Галей получалось: влага любви или кошкина вонючка?
— Что-что? — Петя быстро заморгал глазами.
— Я спрашиваю: были они любовниками?
— Ой, да мы все когда-то были любовниками, — Петя философски зевнул.
— А сейчас они почему целуются? — Я, кажется, вела себя неприлично.
— И правда. Зачем это вы там целуетесь? — громко сказал Петя.
— Берлиоз навеял, — ответила я за них и пошла к двери.
Только очнувшись в такси, я поняла, что никто за мной не пошел. Видимо, Кирилл решил, что ситуация поправима, и ждет меня дома или, что ситуация непоправима, и на правах товарища по несчастью меня ждет Петя, который все же никогда не оставит неподеленным свое богатство, нажитое нелегким трудом. Значит, теперь за свет в моей квартире будет платить Галя, а я, так и быть, за это буду навещать ее сына в швейцарском колледже. Я совсем разнервничалась, запуталась и захотела арбуза. Таксист повез меня к Раде.
Я утонула в ковре и, криво улыбаясь, спросила:
— Разуваться не надо?
— Разуваться не надо, только гувернантку я давно взяла, — насмешливо ответила Рада.
— А я арбуза хочу и погадать…
И я разрыдалась, а Рада прижала меня к большой и мягкой груди, погладила по голове и зашептала: «От дура ты, не девочка, а жеребец, но дура ж какая. Садовника цыганке присоветовала, и как бы Гришка меня прибил. Но дура ж, сама дура, и того нет, а нравишься ты мне как, да. Водки пошли выпьем».
— А погадать? — всхлипнула я на кухне.
— А че тебе гадать? — усмехнулась Рада.
— А у Кирилла женщина была и сейчас, наверное, есть.
— Ну и у Гришки моего Ленка есть. И что? Так я ее говном отделала. Облила. Понимаешь? На работу к ней пришла, банку достала. Как ливану…
— Зачем? — удивилась я.
— А положено так. А что хорошего вышло? Гришка пришел, меня убивал, а Ленка как была у него, так и есть.
— А арбузы есть? — спросила я.
— А как же. Есть. У меня есть. У Ленки нет. Зато у нее Гришка, — тяжело вздохнула Рада.
— Каждому — свое, — уточнила я.
— От же ты дура. Когда каждому свое, то коммунизм. Или в школе не училась? Тебе родить пора. Или ты пустая? — спросила Рада.
