Д. Нельсон - Турецкий горошек
– Есть ли шанс достать билеты на матч «Кельтов»? В эти выходные они играют в Саду с «Лейкистами», – говорит Гарри.
– Ни малейшего, – откликается Дэвид.
Я не стала говорить ни Гарри, ни Дэвиду, что у меня есть друг, который мог бы достать билеты. С удивившей меня пристрастностью я вдруг обнаружила, что сердита на моего зятя за то, что он поступил с моей сестрой так же, как я с моим мужем.
– Лиз, сделай, пожалуйста, еще кофейку, – просит Дэвид. Мишель предлагает мне свою помощь.
Я украшаю резными полосками теста края пирога и объясняю ей, где стоит банка с кофе.
– Темной обжарки, – добавляю я, показывая на фарфоровую кофейную банку с герметичной крышкой. Кофе для Дэвида значит так же много, как Христос для утвердившегося в вере христианина. Украшения рвутся. Сунув тесто в холодильник для отстоя, я раскатываю второй пирог. Этот получается лучше и не рвется, когда я перекладываю его в форму для выпечки. В кухне витают вкусные запахи кофе и пирогов. Они уже не вызывают у меня приступов тошноты, видимо, я справилась с инфекцией.
– А вы сами-то пойдете на «Кельтов»? – спрашивает Гарри.
– Моя фирма заказывает абонементы. Мы получаем их пару раз в год. Лиз угрожает мне разводом, если я приглашу кого-то другого. – Я выпадаю из разговора, когда мужчины начинают обсуждать преимущества разных команд.
Звонит телефон. Джилл берет трубку и зовет меня. Она подносит трубку к моему уху, чтобы я не запачкала ее белыми от муки руками.
– Поздравляю с праздничком, – говорит Джуди. – Кое-кто хочет пожелать тебе веселого Дня благодарения. – Не обращая внимания на муку, я забираю трубку у Джилл, испугавшись, что она может услышать голос Питера.
– Извини, что я звоню тебе домой, но мне очень хотелось хоть на минутку разделить с тобой этот праздник. Надеюсь, ты не сердишься, – говорит он.
– Совсем наоборот. Я глубоко взволнована, – говорю я.
– Я люблю тебя.
– Я тоже. – Я мельком поглядываю на окружающих, но все они явно заняты более важными делами и не обращают на меня внимания.
– Отлично сказано. Надо любить себя. Именно так и должны относиться к себе умные люди, – говорит он.
– Ты понимаешь, что я имею в виду.
– Ты имеешь в виду, что любишь меня? – спрашивает он.
– Угадал. Послушай, Марк, у меня куча дел.
– Мудро. На тот случай, если кто-то услышит мужской голос. Хочешь, я крикну, как сильно люблю тебя? – смеясь, восклицает он.
Мне хочется спросить, не пьян ли он или, может, покурил травки, но я не смею.
– Передай Джуди и детям мой сердечный привет. Но оставь немного и для себя. Нет, погоди. Дай-ка мне еще Джуди на минутку.
– Лиз? – Я так и вижу, как Джуди опять снимает клипсу, перед тем как поднести трубку к уху.
– Спасибо, подружка. Ты просто прелесть.
– Я понимаю. Желаю хорошо повеселиться.
Джилл наблюдает за мной, слегка прикрыв веки. Так же она делала, когда я обманывала маму и моя сестра знала об этом, а мама – нет. Может, мне это только показалось? Я рассказываю всем историю Франка Н. Штейна, тщательно избегая упоминания о Питере.
Джилл с девочками едут в моей машине. А Дэвид и Гарри загружаются в «БМВ» вместе с багажом. Однако нам приходится сделать круг и вернуться домой. На середине трассы 128 Дэвид звонит мне по мобильнику из своей машины. Невзирая на мои протесты, он обеспечил меня личной трубкой на тот случай, если у меня сломается машина, и мне понадобится вызвать техпомощь.
– Лиз, это я, – говорит он искаженным помехами голосом. – Гарри вспомнил, что забыл пироги на столе. Ты сможешь вернуться за ними?
Мы выезжаем второй раз, девочки держат на коленях пироги с тыквенной и орехово-изюмной начинкой.
– Не трогай корочку, – предупреждает Джилл Кортни, осторожно держа яблочный пирог, чтобы начинка не вытекла и не запачкала ее куртку.
– Как вы думаете, будет снег? – спрашивает Кортни. – Мне так хочется посмотреть на него. Я видела снег только раз в жизни, когда мы ездили в Колорадо кататься на лыжах.
– Вот дурочка, еще слишком тепло, – осаживает ее Мишель.
– Они пререкаются, как мы с тобой в детстве, – говорит Джилл. – Не удивительно, что мама выгоняла нас в наши комнаты…
Она не успевает закончить, мы въезжаем в наше родовое поместье, наш главный семейный колониальный очаг начиная с 1756 года. Вход в дом обрамляют две колонны. Кирпичный дом перед Гражданской войной дополнили деревянными пристройками. А еще мы знаем, что в нашем доме в свое время прятались беглые рабы, когда существовала так называемая подпольная железная дорога.[13] Мы обнаружили подвал, где прятали этих беглецов.
Водопровод провели в дом во время Первой мировой войны, электричество – в период Великой депрессии, а комбинированные окна вставили во времена Корейского конфликта. Крышу последний раз перекрывали во время Вьетнамской войны. И все это время, невзирая на ремонты и национальные кризисы, в нашем доме рождались, жили и умирали поколения моих предков.
Здешняя почва такая каменистая, что Мозес Путнам, наш первый американский поселенец, должно быть, был либо жутким оптимистом либо не слишком умным, если задумал основать земледельческую ферму в таком местечке. Сейчас, правда, на этих землях уже растут яблоневые сады. Мой брат Бен начал выращивать карликовые деревья пять лет назад. Его скудные урожаи можно передать поговоркой «Что посеешь, то пожнешь», но они являются добавкой к его доходу, получаемому от занятий ландшафтной архитектурой. Он занимается в основном чертежами, а не физическим трудом на свежем воздухе.
Первым нам навстречу выходит Бен. Он живет близко, в начале улицы, и часто забегает сюда, чтобы помочь матери.
Джанис, моя невестка, пухленькая и румяная как обычно, держит на коленях пятилетнюю Саманту. Они сидят у камина в кресле-качалке. Сэмми спрыгивает с материнских колен, чтобы раздать поцелуи.
– Какая ты красавица, – говорю я, пока она самодовольно кружится перед нами, хвастаясь своими ажурными колготками и красным бархатным платьем.
– Чтобы вытащить ее из джинсов, мне пришлось пригрозить, что я разорву их на мелкие кусочки, – говорит Джанис.
Мама в своей родной стихии – все ее птенцы слетелись в гнездо. Я усаживаюсь поближе к огню в освобожденное Джанис кресло. От тепла меня клонит в сон. В нашей кухне оригинальный очаг. Слева от камина – дровяная печь, в которой можно готовить хлеб, а справа висят огромные металлические крюки, на которые когда-то подвешивали мясные туши. Сегодня на этой печке разве что подогреют пастилу или зефир, если кто-то останется голодным после праздничного обеда и десерта. Вокруг нас уже витают чудесные ароматы.
