Аглая Оболенская - Исполни волю мою
Чемодан мы собирали вместе, в основном складывая туда домашние принадлежности. Многие летние вещи с прошлого года оставались дома и поэтому отпала необходимость перетаскивать их с места на место. Главное, без чего Елена Белозёрцева не могла теперь обходиться, был ноутбук — воистину, вещь незаменимая. Моя младая переводчица уже побывала в редакции, где ей вручили для перевода пару захудалых любовных романов.
Мне пришлось выслушать целую историю, как из под её маленького точеного носика увели большое серьёзное произведение.
— Там было, что переводить! Ты не поверишь, когда я бегло просмотрела рукопись, то сразу поняла — такой шанс выпадает раз в пять лет…
Я верила. Какой-то Франц Мюлльрих в дневниковой форме корреспондента газеты описал события пост-советского времени в странах бывшего социалистического лагеря. Падение Берлинской стены, Косово, румынские разоблачения. Походя, бродячий журналист зацепил пером горячие точки: Афганистан, Нагорный Карабах, Западный берег реки Иордан, Чечню. Но это было не главное. Изюминка чтива заключалась в сексуальных вкраплениях, как бисер нанизанных на каждую страницу.
— Не берусь судить о том, где правда, где художественный вымысел в его исторических фрагментах, но постельные сцены там сильные! Предательство, кровь, вера и эротика — крутой коктейль, Анюта! — Лена облизнула губы и прокашлялась:
— И всё это мимо меня! Доверили какой-то грымзе Нине Иосифовне. Я против неё ничего не имею, переводы качественные, но сухие, больше научные. Ха, представь, Анька, занятие любовью с её подачи: " Он прикоснулся губами к её губам и к утру они проснулись в объятиях друг друга…" Всё. При дословном переводе самого Франца: "…Он заглотил её язык и вонзил ей… между…" Фу, гадость, конечно.
— На то вы и творцы, чтоб красивые слова подбирать. Ты сама-то как бы описала этот нехитрый коитус?
Лена переплела пальцы на груди и, выставив локти вперёд, задумалась.
— Я бы написала так… "Она лежала, широко раскинув ноги и тяжело дыша. Воздух пропитался страстью и жарой. Он стоял перед ней голый, потный, горячий и втягивал воздух ноздрями, как буйвол перед схваткой. Капельки влаги на её животе искушали его язык…"
Я дёрнула Елену за косу:
— Неплохо. Держишь в напряжении, возбуждаешь. Но не многовато ли эпитетов?
— Не знаю, всё ж лучше, чем ничего. А читатели Франца в русском переводе так и не узнают о его сексуальных подвигах.
— Как я им сочувствую!
— Не смейся. В романе есть душераздирающая сцена прощания палестинской девушки-камикадзе с возлюбленным. Они всю ночь нежно ласкают друг друга, а утром она венчает живот, в котором матери вынашивают будущее, поясом шахида, начинённым тротилом, и подрывает себя вместе с целым автобусом израильских школьников. По её вере, смерть ради смерти врага — прямая дорога в рай. Нелюбовь…
Лена была права, если переводить произведение выборочно и удобоваримо для себя, своей ментальности, может получиться тягомотина и скукотища. Сколько такой требухи с зазывными аннотациями пылится на прилавках вокруг. И никто в этом не виноват кроме нас самих.
— Не унывай. Попробуй писать сама, — мне очень понравилась эта мысль. — У тебя получится, я уверена. Представляю, как на обложке будет красоваться твоя фамилия. Твоя, а не какой-то Джейн Смит. Сейчас тебя нет даже на титульном листе, хотя мы с тобой знаем, что львиная доля успеха книги — в таланте переводчика.
Моя подруга внимательно разглядывала свои руки, словно в них заключался ответ на все вопросы.
— Я не смогу… У меня нет жизненного опыта.
— Чего нет? Какого такого опыта? Тебе необязательно ссылаться на свою жизнь. Фантазируй, рождай миру образы. Представь, как это здорово — не привязана к чужому тексту, вольна сама вершить судьбами.
— Мне не поверят, Аня. Тебе легко говорить. Потягайся с моё по редакциям, где придираются по поводу и без повода к каждому слову. Но ты попала в точку — мне это близко. Я иногда пишу на вольные темы. Этюды всякие… — лицо Елены светилось изнутри.
Она уехала одухотворённой, переполненная неведомыми замыслами. Усевшись возле окна в автобусе, перестала замечать окружающих и меня в том числе. Зря я мускулы напрягала, махая ей рукой на прощанье. Ленка в тот момент листала свою мозговую подкорку, пробуя на вкус слова.
Я осталась одна, если не считать кошек. Наши мурки отнеслись к моему соседству терпимо, соблюдая взаимный нейтралитет: я не мешаю жить им, они — мне. У порога сидела Дульцинея, серая шубка её пестрела мокрыми волосками, тщательно вылизанными и прочесанными шершавым язычком. На солнцепеке у окна вытянулась Алиса, я звала её Чебурашкой из-за огромных ушей. Бедной Чебурашке все время было холодно, её совсем не грела короткая подпушка — ухищрения селекционеров лишили девонов настоящей шерсти. Маня-Тамагоча сладко спала на кресле, напрочь забросив плетёное лукошко. При виде меня она встрепенулась и резво устремилась к пустой миске. "Тамагоча кушать хочет?" — поприветствовала я её. Проникновенный слезящийся взгляд отвечал: "Зови как хочешь, только жрать давай!" Хорошо, что эти создания были кошками, почти без эмоций. Собаки бы уже давно начали скулить по любимой Елене Прекрасной.
Я тоже тосковала… И не только о ней. Ходил по матушке земле человек, покачнувший моё сердце. Я не винила его ни в чем. Просто ждала. Сессию сдала кое-как: два раза элементарное везение, зарубежку — с пересдачей. Курсовую — на ура, благо черновик удался, ничего править не пришлось. После экзаменов осталась оскомина стыда — могла бы и лучше постараться. С другой стороны, требования к заочникам всегда смягчались по причине их трудовой занятости. Но ужесточались при распределении: если школе приходилось выбирать между дипломниками очного и заочного видов обучения, предпочитали "очников". Многие студенты нашего заочного отделения специально грызли гранит науки, переваривая его с работой в учебном заведении.
Я не переживала просто потому, что в школе работать не собиралась, имелись другие планы и диплом филолога требовался как базис, на котором со временем я воздвигну карьерную надстройку. Лена тоже на педагогике не зацикливалась, проходя обязательную практику не в классе, а у мамы в РОНО. Тётя Юля, до того как занять пост заведущей, долгие годы трудилась на школьной ниве, совмещая историю и обществоведение с должностью завуча. Досыта накушавшись учительского хлебушка, она не навязывала его нам, полагаясь на Ленину предпреимчивость и мою интуицию.
За время сессии я выспалась надолго. Лёва освободил меня от работы, загрузив ею Киру и Диму. Они поартачились, но согласились с условием, что я, в свою очередь, отпущу каждого из них отдохнуть на недельку. В середине июня похоладало: пасмурные дни, пронизывающий сильный ветер. Я мёрзла в плаще, а дома залезала в постель, облачившись в мохеровый свитер и толстые шерстяные носки до колена. Живые кошачьи грелки, завидев меня, разбегались в разные стороны, пугаясь интенсивности моих продрогших объятий. Не спасала даже пирамида из четырех одеял, плотно смыкавшихся над головой ночью, подобно гробнице Тутанхамона. В конце концов, холод стал таким же привычным состоянием, как одиночество.
