Елена Гайворонская - Роман с небоскребом
Дни для меня слились в одно непрерывное кормление-пеленание-стирку. На кухне булькали, греясь, бутылочки. К счастью, в еде Иван оказался неприхотлив, предпочитал гуманитарные смеси дорогому финскому «Симилаку», презентованному Крис. На модную удобную новинку под названием памперсы денег не хватало. Следуя общеизвестному закону подлости, наша старенькая стиральная машинка приказала долго жить. Чертыхаясь, мы выволокли бесполезный агрегат на помойку.
– Зато места прибавилось, – вяло пошутил Сережка. – Хоть пляши.
Закон подлости работает безотказно. Если что-то выходит из строя, немедленно следует цепная реакция. Задурила духовка в кухонной плите, заискрила розетка, на потолке в ванной лопнула побелка, и рваная рана загноилась омерзительной черной плесенью недотравленного в ремонт грибка.
– Говорила я, что надо до самого бетонного перекрытия зачищать, – пеняла папе мама, – а ты: «Так сойдет…» Все старания коту под хвост.
Папа шумно вздыхал, чувствуя вину.
Мы с Сережкой безуспешно пытались откладывать деньги на покупку новой стиралки, но постоянно находились более необходимые траты – массажи для Ванечки, теплый комбинезон, детские каши и овощные смеси… Про маникюр пришлось забыть. Стирала я в большом тазу, установленном в облезлую лоханку-ванну, наклонившись над ней враскорячку. Моя непристойная поза вызывала у Сережки бурный восторг. Он не мог пройти мимо, чтобы не шлепнуть меня по мягкому месту, за что в ответ получал мокрой пеленкой. Посреди гостиной на подложенных газетах красовалась Ванькина коляска. В полуметровый коридор, кроме тумбочки для обуви и веника, влезло бы разве что коляскино колесо, ну, может, два. Балкона у нас не было – первым этажам не положено. А из незапертого подъезда тащили все, что плохо лежало, даже старые соседские лыжи, неосмотрительно выставленные за дверь.
Всякий раз, возвращаясь с прогулки, я мыла колеса и втаскивала коляску в комнату.
– Ничего, скоро на прогулочную перейдем, – ободряюще говорил Сережка. – А она складывается. Приткнем в коридоре.
В НИИ Сергей взял отпуск, чтобы помочь с ребенком, и отлучался только на подработки. Еще в роддоме я наслушалась сетований бывалых мамашек, мол, мужики терпеть не могут возиться с младенцами, в этом деле от них никакого толку, вот когда дите вымахает, тогда на футбол вместе пойдут, а вначале все заботы свалятся на хрупкие женские плечи, хорошо, если пропылесосит или за продуктами сбегает… И уже внутренне приготовилась проводить воспитательную работу на тему «ребенок общий, обязанности поровну», но, к немалому моему и маминому удивлению, это не потребовалась. Сережка возился с сыном с удовольствием, которое мне было трудно предположить не только в мужчине. Я сама не понимала, как можно по полчаса агукать с бестолковым кусочком плоти, еще не координирующим собственных движений, щекотать розовые пяточки и голое пузико и умиляться, когда крошечные, но цепкие пальчики хватаются за твой нос. Меня эта возня утомляла, а Сережку радовала. Иногда мне казалось, что родительский инстинкт по непонятной ошибке природы пробудился в нем скорее, чем во мне.
Ночью, когда мелюзга крепко засыпала, я усаживалась за конспекты и учебники. Это была моя точка опоры, не позволявшаяся окончательно и бесповоротно погрузиться в отупляющий нищенский быт. Я оформила экстернат, дававший право не посещать основные лекции и появляться только на семинары и контрольные. Всей семьей мы составили график моего посещения альма-матер. Папа работал сутки через трое, мама – до обеда, Сережка два раза в неделю плюс через день ночные дежурства в магазине. Их свободное время было моим учебным. Иногда в роли няни выступала старушка-соседка баба Катя, крепко подсевшая на бразильские сериалы. Телевизор у бабы Кати был черно-белый, и страдания рабыни Изауры на нем смотрелись не столь эффектно, как на ярком экране нашего «Самсунга». Едва доносились бразильские напевы, баба Катя вырастала на пороге, я спешно мыла голову, просушивалась феном, замазывала бессонные круги под глазами остатками некогда дефицитного ланкомовского консилера, облачалась в вытертые джинсы, модную рубаху собственного производства, натягивала дубленку, напяливала смешную ручной вязки шапочку с помпоном, сторгованную на местном рынке у рукодельной бабульки, и неслась к метро, с наслаждением вдыхая воздух свободы.
Студенческие ряды заметно поредели. Многие были вынуждены подрабатывать, кто-то вовсе оставил учебу.
Вопреки прогнозам мой мозг не притупился бессонными ночами, детскими хлопотами и борьбой с наступающей на горло инфляцией. У меня словно открылось второе дыхание. Никогда я не воспринимала новые знания с такой жадностью. Мой изголодавшийся по интеллектуальной пище мозг поглощал информацию с удвоенной энергией и выдавал неожиданно высокие результаты. В отличие от незамужних однокурсниц я больше не засоряла голову лав-стори. Просто переключала канал с домашнего на учебный. Добрая душа, тихая отличница Валюша, предложила писать мне лекции под копирку, что дорогого стоило в доксероксный век. Я не участвовала в обсуждениях чужих свиданий и нарядов, а спешила в библиотеку, чтобы в спокойной обстановке дописать реферат или курсовую. На вопросы сокурсниц о семье, быте и толщине кошелька ограничивалась кратким: «Все отлично». Местные модницы, дочки коммерсантов и подружки нуворишей, не так давно завидовавшие моим шмоткам и успехам у противоположного пола, ехидно шушукались за спиной, но мне было наплевать. Я не распространялась о своих делах, не расспрашивала о чужих, и местные сплетницы скоро оставили меня в покое, отметив лишь, что роды не испортили фигуры. После занятий девчонки сбивались в стайки и шли в местную кафешку, в кино, погулять или друг к дружке в гости. Я же, уставшая и опустошенная, торопилась домой, к кашкам и погремушкам. На автопилоте, без мыслей, без эмоций, без впечатлений.
В тот вечер в метро было немноголюдно. Я села в уголок, прикрыла глаза и провалилась в тяжелую дремоту. Очнулась оттого, что девушка-обходчица потрясла меня за плечо:
– Конечная.
Я продрала глаза, подхватила сумку и выскочила из поезда, радуясь, что на этой ветке конечная «Третьяковская», а не какая-нибудь «Домодедовская» или «Пражская», откуда мне пришлось бы выбираться целый час. Все еще во власти полудремы вышла в серый вестибюль, машинально прошлепала по лестнице вверх и, только когда лязгнули турникеты, а в лицо дохнуло промозглой мартовской сыростью, очнулась от спячки и поняла, что вместо перехода на параллельную станцию выскочила в город.
Мне ничего не стоило войти обратно – студенческий проездной позволял головотяпские вылазки. Но я не спешила. Вспомнилось, как мы с Зайкой и Крис вот так же доезжали до конечной и гуляли по улицам, легко, весело, непринужденно, разглядывали витрины, лопали мороженое, цепляли заинтересованные мужские взгляды. И нам казалось, что весь мир, только помани, окажется у наших длинных ножек… Я скучала по ним, моим беспечным подружкам, оставшимся в другой жизни. Мне не хватало прежней озорной легкости, происходящей от безрассудной уверенности в светлейшестве завтрашнего дня. Я пошла навстречу дежавю, подобно путнику, заскочившему проездом в уютный городок детства… Чтобы его не узнать.
