Мария Барыкова - Тайна семейного архива
– Все-таки в мужчине на коне есть что-то ужасно эротичное, – призналась Кристель, прижимаясь к Карлхайнцу, от которого еще пахло острым конским потом. Она втянула будоражащий запах. – От тебя и пахнет-то зверем.
– Полцарства за немедленный душ и два – за любимый одеколон! Наши распорядители, как всегда, умудряются создать в конных раздевалках толпу, видимо, как и ты, полагая, что от настоящего мужчины должно за километр нести потным телом. Но это хорошо раз в году, уж поверь мне.
Минут через сорок они сидели за одним из сотен длинных дубовых столов и пили, как и положено, в порядке строгой очередности сначала «Цум Левен», потом «Шварцер Апотекер» и уж только затем любимый местный «Динкельакер». Рядом веселилась компания человек из двадцати. Судя по разговорам, учащиеся выпускного класса. Взгляд Кристель сразу привлекла высокая девушка с чуть диковатыми серыми глазами на красивом, каком-то нездешнем лице.
– Посмотри, вот он, почти выродившийся тип нашей северной красоты, – словно читая ее мысли, улыбнулся Карлхайнц, и было видно, что он получает наслаждение от созерцания подлинно немецкого лица.
Неожиданно Кристель увидела подходившего к столу огромного, как медведь, мужчину с окладистой полуседой бородой.
– Господин Гроу! – радостно крикнула она и вскочила ему навстречу. Это был директор ее гимназии.
– Все слышал, все видел и премного тобой доволен, – забасил Гроу. Его маленькие, глубоко спрятанные в лохматые брови глаза, лукаво блестели. – А я, вот, вывожу птенцов.
– Что-о?!
– Видишь, сколько. – Он ткнул толстым, заросшим густым волосом пальцем в сторону без умолку трещавших юношей и девушек. – Причем, большая часть – не мои, то есть, привозные. Ведь и не отличишь, а?
– Неужели откуда-нибудь из Ангермунде? – предположила Кристель, украдкой еще раз оглядывая ребят. Нет, все они были одинаково прилично одеты, все держались абсолютно непринужденно, а речь гармонично смешивалась с общим гулом и гамом Шиллерплатца.
– Мелко, мелко, Крисхен. Из России, из Санкт-Петербурга. Языковой обмен между школами, первый эксперимент. Наши ездили туда еще в мае.
– Вы нас разыгрываете, – вступил в разговор заинтригованный таким поворотом событий Карлхайнц. – Речь вполне грамотная, если сейчас вообще можно говорить о правильности речи у тинейджеров. Чуть отдает мекленбургским выговором – да, но… И вот эта красавица с росписей Хоеншвангау тоже оттуда?
– Именно, молодой человек. Гордость школы. Катья, подойдите, пожалуйста, сюда! – хмыкнув в бороду, позвал Гроу. – Фрау Хелькопф, моя бывшая ученица, герр?.. – Карлхайнц представился. – Герр Хинш – фройляйн Ушакова. Мои друзья, кажется, испытывают некоторые сомнения в том, что вы русская.
Девушка обезоруживающе улыбнулась и протянула Кристель руку.
– Я так рада познакомиться еще с кем-то, потому что просто влюблена в Вюртемберг, в ваши виноградники, в ваш язык, в ваш разумный эгоизм, наконец! Вам трудно представить, какой это урок для меня. Урок и… счастье. – «Катья» говорила правильно, лишь иногда подыскивая слова.
– В таком случае, может быть, вы пообедаете с нами?
– С удовольствием, если меня отпустит господин Гроу.
– Домой? – наклонившись к Карлхайнцу, тихонько спросила Кристель на редко употребляемом местном диалекте.
– Нет, мы отправляемся в «Голубой ангел»! – громко ответил он, привлекая всеобщее внимание.
«Голубой ангел» был самым дорогим и престижным рестораном, там собиралась коммерческая элита.
– Я не одета, – почти в один голос заявили Кристель и русская.
– Ничего, – усмехаясь и нажимая на это слово ответил Карлхайнц. – Ничего, – повторил он еще раз, уже по-русски. «Катья» и Гроу понимающе переглянулись. – При наличии денег и умении держаться это, в общем-то, не имеет значения. Ни-че-го.
«Ангел», учитывая сегодняшний праздник, был еще полупустым, и Карлхайнц занял столик в самом центре. Русская смотрела вокруг ясными глазами, а Кристель исподволь поглядывала на нее: она была так не похожа на затравленную девочку, купленную у райха за символическую сумму. «Впрочем, почему я ищу какого-то сходства? – тут же одернула себя Кристель. – Эта девочка приехала сюда как… Как кто? Победительница? Но всем известно, что в Союзе по карточкам выдают даже крупу. Просительница? Но она ничего не просит, наоборот, одаряет их своей откровенной любовью. Зачем она вообще здесь? Может быть, хочет почувствовать некое душевное превосходство? Прельстить красотой богатого золингеновского коммерсанта?» – Кристель окончательно запуталась, тем более что непринужденная «Катья» нравилась ей с каждой минутой все больше.
Тем временем подали заказанные Карлхайнцем спаржу, омары и шампанское, и, незаметно скосив глаза, Кристель заметила его полный нехорошего любопытства взгляд, которым он как бы гостеприимно разглядывал русскую и ее на секунду задержавшиеся над десятком столовых приборов руки. «Умница», – обрадовалась Кристель, увидев, что девушка взяла то, с чем хорошо умеет обращаться, а не стала украдкой подглядывать за ними.
Обед шел вполне нормально, хотя и несколько напряженно. Карлхайнц усиленно подливал девушке шампанское, а Кристель расспрашивала о Петербурге.
– Это город, который ни с чем сравнить нельзя, – говорила русская, и при упоминании о родном городе лицо ее становилось строгим и еще более одухотворенным. – Говорят, что он похож на Венецию, Хельсинки, Гамбург – не верьте, он совершенно уникален. Уникален даже, может быть, не архитектурой, но духом…
– А правда ли, – мягко прервал ее Карлхайнц, – что теперь многие утверждают, что ваш город надо было сдать и тем самым избежать чудовищных жертв, людоедства, падения морали, впрочем, вполне простительной?
Голубоватая бледность залила лицо девушки.
– И вы разделяете эту точку зрения? – вдруг каким-то звонким, почти детским голоском спросила она.
– М-м-м… – Карлхайнц откинулся на спинку стула и медленно, как во сне, закурил сигару. – Вероятно, да. Я и вообще считаю, что поражение России было бы предпочтительней, поскольку сейчас не существовала бы проблема нищих, полуголодных людей, отравленных, как ядом, разъедающими душу марксистскими теориями. Как русских, так и нас, немцев.
На этот раз «Катья» покраснела и неожиданно схватила Кристель за руку.
– Простите, я знаю, что поступаю невежливо, но иначе я не могу. Прошу вас, выйдемте отсюда, прошу вас. – Под ледяными взглядами кельнеров они вышли.
На улице, где продолжал шуметь говор тысяч голосов и уже начали взрываться шутихи, «Катья» подошла вплотную к Карлхайнцу, и на мгновенье он испытал странное ощущение смертельного восторга от напрягшегося, как струна, юного жаркого тела, полуприкрытых серых глаз, раздувшихся ноздрей и той волны ненависти, которая шла от девочки, так прекрасно говорившей на его родном языке.
