Кэтрин Стоун - Радуга
— Да. Хотя тебе удалось вырвать шесть миллионов именно для того, чтобы она выжила, — еще раз поблагодарила Алекса и тут же поддразнила Джеймса:
— Конечно, если бы ты был моим агентом, тебе разрешалось бы читать предварительный сценарий и даже присутствовать на закрытых съемках в июле.
— Я не собираюсь становиться твоим агентом: хочу просто наслаждаться твоей игрой вместе со всем миром. Кроме того, — тихо добавил он, — не хочу рисковать и нарываться на споры с тобой из-за разных взглядов на работу артиста.
— Ого! Ну и амбиции у адвоката!
Они оба улыбнулись, и Джеймс после нескольких минут молчания спросил:
— А как обстоят дела с твоим спектаклем?
— Критикам и зрителям нравится, но я до сих пор не могу понять, какой дьявол дернул меня согласиться играть Джульетту? Я чувствую себя просто мошенницей.
— Почему?
— Почему? Умереть из-за любви! Moi[6]?
— Александра, кажется, мне послышался некоторый цинизм при слове «любовь»?
— Конечно! И не некоторый. Джеймс, только не говори мне о том, что ты неисправимый романтик, — съязвила Алекса, убежденная в том, что такой человек, как Джеймс Стерлинг, не верит в романтические чувства.
— Я позволяю себе быть скептиком, но ни в коем случае не циником.
— То есть?
Джеймс колебался с ответом, пытаясь понять, насколько можно открыться. Но ведь он сам хотел узнать об Алексе правду, скрывающуюся за блеском ее славы, поэтому справедливо было бы и ей надеяться на откровенность Джеймса. Да… даже несмотря на то что откровенность в данном случае может прозвучать скорее как «прощай», чем «здравствуй». Собственно говоря, об этом он всегда — ласково, с извиняющейся интонацией — говорил своим возлюбленным, прежде чем распрощаться с ними.
— То есть я, вероятно, не создан для всепоглощающей любви. В моей жизни уже есть две страсти — работа и яхта, и я вполне счастлив. — Увидев в глазах Алексы восторг, а вовсе не разочарование, как ожидал, Джеймс понял: говоря о своей фальши в исполнении роли Джульетты, она была искренна, а не пыталась этой хитрой уловкой вытянуть из Джеймса его мнение о романтической любви. — В отличие от тебя я действительно верю в такую любовь, как у Ромео и Джульетты. Я лишь скептически отношусь к тому, что подобная любовь может случиться со мной.
— Знаешь, а у тебя ведь репутация сердцееда, — тихо констатировала Алекса.
— Я никогда не ставил себе подобной задачи.
— Конечно, — спокойно согласилась она. — Просто женщины от тебя ждали слишком многого. Они ждали более того, что ты мог им дать.
«Ну нет, — подумал Джеймс. — Мои любовницы никогда не ждали более того, что я мог им дать, — скорее уже более того, что я хотел дать». Для него же это было лишь вопросом выбора. Джеймс был доволен своей жизнью — свободной и независимой, ведь он пока не встретил ту, кому хотел бы посвятить свое время, энергию и чувства, рожденные истинной любовью. Но подобный выбор не относился к Алексе. К такому решению пришел Джеймс, услышав в ее словах понимание. Любовники Алексы, видимо, тоже ожидали от нее более того, что она могла им дать. Но что это значит? Ради всего святого, почему такая обаятельная женщина уверена, будто с ней что-то не так и ей не хватает чего-то главного? Что сдерживает ее способность любить?
«Инвернесс» — гласила надпись, выбитая старинными английскими буквами на одной из двух каменных колонн при въезде в имение, раскинувшееся на восемнадцати акрах. Джеймс свернул с освещенной солнцем проселочной дороги на гравийную, в тень сосен. Через четверть мили сплошная зеленая стена леса, скрывающая частные владения от посторонних взоров, вдруг оборвалась, и перед ними предстали огромные ухоженные лужайки и сады. Вдали, на отвесном берегу, с которого открывался великолепный вид на Чесапикский залив, стоял дом.
— А твои родители сейчас здесь?
— Нет, они в Париже. Мой отец — посол США во Франции.
— Ого! — Алекса изумленно качнула головой. — А мать?
— Врач, акушер-гинеколог.
— Она работает в Париже?
— Нет. Мама оставила практику еще до того, как отец стал послом, четыре года назад, в день своего семидесятилетия.
— Так она родила тебя в сорок лет?
— Да. Мне кажется, мама была лидером феминисток в восьмидесятые. Она была единственной женщиной в медицинской школе «Джон Хопкинс» и одной из первых женщин, получивших звание профессора в своем министерстве здравоохранения. Им с отцом было по тридцать девять лет, когда они встретились. Оба полностью посвятили себя карьере и совершенно не планировали супружескую жизнь, но…
— Два скептика были застигнуты врасплох?
— Возможно, — улыбнулся Джеймс. — Как бы там ни было, они поженились, а через год на свет появился я.
— Еще одна неожиданность?
— Я так не считаю. Раз я родился, значит, был желанным ребенком.
Услышав в голосе Джеймса неожиданную сентиментальность, Алекса отвела взгляд. Как нежно и безгранично любит этот мужчина своих родителей!
— Ты часто с ними видишься?
— Да. По работе мне приходится нередко бывать в Европе; кроме того, отец и мать, как и все истинные парижане, в августе покидают Париж. Только едут они не на Лазурный берег, а сюда, в Инвернесс.
Джеймс провел Алексу по дому, завершив экскурсию в огромной комнате, из которой открывался вид на цветник с недавно высаженными розами. Выйдя в сад через террасу, Алекса опустилась на колени в мягкую траву рядом с клумбой, над которой уже потрудились заботливые руки опытных садовников.
— Это действительно полезно, — заключила Алекса и встала, хорошо запомнив длину и диаметр стеблей, а также угол и место среза над новыми бутонами.
— Я рад. Так ты горишь от нетерпения заняться своими розами?
— Таким же, с каким хочу увидеть твою яхту.
— Разумеется. Тогда выбирай: обзор с высоты птичьего полета, со скалы, или вблизи, так, что можно будет все потрогать. Недостатком ближнего осмотра является то, что залив находится на расстоянии трех крутых лестничных маршей вниз по скале. Спускаться туда очень просто, но вот возвращение — это…
— Я хочу ее потрогать! — мгновенно перебила Алекса.
Три крутых лестничных марша не представляли для нее ни малейшей трудности: Алекса отличалась хорошим здоровьем и спортивной подтянутостью. Кроме того, Джеймс еще не знал, что до коттеджа Алексы, расположенного на скале, было три точно таких же марша полукруглой гранитной лестницы.
— Она прекрасна! — прошептала Алекса, восторженно поглаживая сверкающий голубой борт надраенной до блеска, безупречно ухоженной двенадцатиметровой яхты Джеймса «Ночной ветер».
— Приятно слышать. Ты когда-нибудь ходила под парусом?
