Татьяна Воронцова - Невроз
Грэм смеется, пальцами правой руки отбрасывает волосы со лба. Звякает браслет.
– Я слушаю, – говорит Рита, улыбаясь терапевтической улыбкой.
В ее глазах безграничное терпение. Она – скала, о которую неминуемо разобьются все его смехотворные притязания. Проводить до дома... Разумеется, ей и раньше приходилось слышать подобное от своих пациентов. Некоторые шли еще дальше и прямо в кабинете заводили разговоры о чувствах, что было в принципе предсказуемо. Но никогда еще отказ не стоил ей такого труда.
– Помните, я спустился в пещеру, где меня схватили чьи-то руки? Я вновь оказался там. И вы были неподалеку – я знал это точно, хотя и не видел вас.
– Опять не видели?
– Нет. Я вырвался и побежал к выходу, но путь мне преградил ручей.
– О! Это интересно.
– Я даже не понял, бегу ли я к лестнице, по которой спустился, или прямо в противоположном направлении. А что интересного в том, что я наткнулся на ручей?
– Вода символизирует вход в подземный мир.
– Понимаю. – Он сидит в кресле, которое выбрал во время первого своего визита. Не далеко и не близко. Разумная дистанция, приемлемая для обоих. – Я посмотрел налево, потом направо, надеясь отыскать подходящее место, чтобы перейти ручей вброд... надо сказать, что к этому моменту в пещере стало заметно светлее... но течение было таким быстрым, а торчащие из воды камни такими острыми, что я не рискнул лезть туда и двинулся вдоль берега. Погони я уже не слышал, но по-прежнему хотел выбраться на поверхность. Неожиданно передо мной возникло целое озеро, в которое и впадал мой ручей, и только тогда я сообразил, что все это время шел по течению вместо того, чтобы идти против.
– Вы уже не пытались отыскать в подземелье меня?
– Нет. Я думал только о том, как бы найти лестницу, по которой спустился, а для этого, очевидно, следовало вернуться от устья к истоку. Я уже сделал шаг назад, как вдруг черная зеркальная поверхность воды забурлила и из глубин вынырнула громадная змеиная голова. Это была восхитительная змея, хотя и жуткая тоже. Чешуя, словно отлитая из червонного золота, и глаза, горящие ярчайшим изумрудным огнем... Самые прекрасные глаза, какие я видел в своей жизни. Мне трудно описать чувства, которые охватили меня при виде этой змеи. Я уже не думал о том, чтобы убежать, да и вряд ли мне удалось бы сделать это вопреки ее воле. Глаза гипнотизировали меня. Я стоял и ждал, что она скажет, и наконец ее голос зазвучал в моей голове.
– Вы услышали голос? Голос змеи?
– Или уловил вибрацию. Не знаю, как объяснить.
– Для вас это не должно быть проблемой.
– Знаю. Это было... как Бог говорил с Моисеем. И мне захотелось «пасть на лице свое», чтобы только не видеть этих страшных и прекрасных глаз, которые превращали меня в тряпичную куклу. Змея назвалась (вижу, вы догадались) хранителем чаши и копья. Разумеется, я сразу же вспомнил о Парсифале (а кто бы не вспомнил на моем месте?), однако все оказалось намного сложнее. Пещера – змея – сокровище. Известный мотив, не так ли? Опять же чаша и копье, неизменно сопутствующие друг другу. Мужское и женское начала. Единство противоположностей.
– Не забывайте о том, что все происходило в пещере. Пещера, подземелье – это выражение того уровня бессознательного, где отсутствует всякая дифференциация, нет даже различий между женским и мужским, основного из всех существующих в природе различий.
– Да, да. И я понимал это (или мне казалось, что понимаю) до тех пор, пока она не попросила разрешения отведать моей крови. Змея и кровь – какая связь? Я растерялся, и тогда она сказала: «Ведь ты пришел за копьем, сын мой. Напои меня своей кровью – и получишь копье».
– «Сын мой»? Она сказала «сын мой»? Вы уверены?
– Да, если в такой ситуации вообще можно быть уверенным хоть в чем-то. Я долго обдумывал эти слова, когда проснулся. «Ведь ты пришел за копьем, сын мой». Но я ничего не знал ни о чаше, ни копье, ни об их хранителе, пока не увидел все это собственными глазами.
– Змея показала вам чашу и копье?
– Да. Я могу нарисовать их, если хотите. Мне говорили, что психоаналитики часто советуют своим пациентам рисовать.
– Что ж, нарисуйте.
Позже, сидя в своем любимом кресле перед неработающим телевизором, она долго разглядывала рисунок. Грэм оставил его на столе вместе с тонким черным фломастером, который извлек из кармана пиджака. Чаша, по форме напоминающая бокал для выдержанных вин, и копье с продолговатым четырехгранным наконечником. Змею он рисовать не стал. Не посмел.
...ибо есть ли какая плоть, которая слышала бы глас Бога живаго и осталась жива?[6] Но что же со всем этим делать дальше?
Он спросил: «По-вашему, это что-то означает?» – «Безусловно». – «В настоящее время я работаю над книгой, которая богата языческой символикой. Возможно, это как-то повлияло на мое подсознание». – «Вы путаете причину и следствие, Грэм. Сны – естественная реакция саморегулирующейся психической системы. Не вы пишете эту книгу, но книга пишет вас».
Книга, о которой шла речь, вскоре была закончена и стала бестселлером, что вызвало у Грэма противоречивые чувства: за ним мгновенно закрепилась слава автора «Первородной добродетели», а все остальные книги были забыты. Чем он занят сейчас? По-прежнему ли его мучит бессонница? Вернулись ли к нему старые фобии, от которых, казалось, он избавился навсегда? «Ты исцелила меня, Маргарита. Твоя любовь... если только это избитое слово подходит для описания того, что ты сделала для меня». Есть ли у него женщина? Помнит ли он...
Глава 5
Еще один сон, еще один крик в ночи, еще один испуганный взгляд приподнявшего голову с подушки длинноволосого юноши...
«Что с вами? Вам плохо? Кошмары?»
«Да нет, все в порядке... минуточку... эй, парень, что ты делаешь в моей постели?»
Боже, как он растерялся! Побелел как мертвец. Ресницы задрожали.
«Я ухожу».
«Только попробуй».
Моя рука на твоей тонкой смуглой шее, случайный знакомец. Сейчас, после этой длинной сумасшедшей ночи, мне хочется, чтобы ты думал, что я способен тебя придушить. Тебе полезно побояться, мой сладкий. За все твои неполные двадцать лет неужто никто ни разу не расквасил твои умопомрачительно красивые губы?
Увидев непритворный ужас в глазах мальчишки, Грэм смеется и разжимает пальцы. Заваливает паршивца обратно на кровать и, склонившись над ним, шепчет ему в лицо самые дикие непристойности, какие только может изобрести его извращенный ум. Тот слушает недоверчиво, но внимательно. Он здесь потому, что сам этого хотел. Это его решение. Его выбор. И он вернется, даже если и вправду через минуту встанет и уйдет. Он-то вернется... Но примет ли его Грэм?
![Вив Дэниэлс - Только ты [ЛП]](/uploads/posts/books/2145/2145.jpg)