Ирина Степановская - Джентльменов нет - и привет Джону Фаулзу!
Лиза так устала за этот день и так разволновалась по поводу Сашки, что ей было все равно, что подумает про нее отец. Она бежала по темной улице и говорила ему в телефон то, что думает, впервые в жизни. Может быть, говорила ему сейчас и не очень справедливые вещи, но она чувствовала, что не в состоянии больше вежливо улыбаться, слушая рассказы отца о его новой семье.
«Обидится – ну и пусть, – думала она. – Вся наша жизнь состоит из обид и побед. И мама тоже вправе на него обижаться. Но отец слишком умен, чтобы не понимать правды».
– Да, папочка, конечно, ты помогаешь мне материально, – сказала она вслух и подумала: «Не слишком большая помощь. И не очень, кстати, частая, но все равно я и за это ему благодарна. Мама вообще не имеет возможности мне помогать». – Папа! – Лиза почти кричала на всю пустынную уже улицу. Голос ее гулко разносился, эхом отражаясь от стен домов. – Конечно, никто не выгонял меня из дома! Но... Как мне было жить в этом доме с мамой? Она почти помешалась после твоего ухода! Мне даже показалось, что вначале она возненавидела меня за то, что ей пришлось отдать столько сил мне, вместо того чтобы что-то сделать для себя. Даже сейчас, когда прошло уже четыре года со времени вашего развода, она не может успокоиться и свыкнуться с мыслью, что ты женат на другой женщине. – Лиза замолчала, выслушивая ответ. Потом уже гораздо тише проговорила: – Ну не буду, не буду говорить такие невозможные слова! Я знаю, что сама решила жить отдельно... Я это помню! Приходи, я действительно буду тебе рада. И не только из-за денег. Мне хочется поговорить с тобой о моей работе. Ой, не рассказывай, что твоя новая жена считает, что самое главное в жизни женщины – воспитание детей. Мама тоже когда-то так считала. Все, папа! Больше ничего обидного не скажу! Приходи! Если у Сашки температура будет не очень высокая, поговорим!
С этими словами Лиза как раз дошла до подъезда и открыла замок своим ключом.
5
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
Лев Толстой...Женщины были большой силой в кланах, да и везде вообще. Случалось, что они не останавливались перед смещением вождя (племени) и разжалованием его в простого воина. Обычно в доме господствовала женская половина; запасы были общими; но горе тому злополучному мужу или любовнику, который был слишком ленив или неловок и не вносил своей доли в общий запас.
Сколько бы ни было у него в доме детей или принадлежащего ему имущества, все равно каждую минуту он мог ждать приказания связать свой узел и убираться прочь. И он не смел даже пытаться оказать сопротивление; дом превращался для него в ад, и ему не оставалось ничего другого, как вернуться в свой собственный клан (род).
L.H. Morgan. Ancient Society, London, 1877, p. 455Если рассматривать вечером с улицы освещенные окна домов, жизнь людей в них представляется ясной, как на ладони. Вон на открытом балконе прикреплены детские санки и велосипед. Здесь живут любители подвижного отдыха, и хотя их дети уже давно выросли и уехали из дома, санки и велосипед будут висеть на этом балконе до скончания века. Во-первых, потому, что в квартире очень маленькая кладовка, а во-вторых, все это богатство может пригодиться кому-нибудь еще: не внукам, так знакомым, не знакомым, так все равно – висит, хлеба не просит. Другой балкон в этом же доме, превращенный в лоджию хозяином побогаче, аккуратно обит импортной вагонкой, выкрашен в натуральный желто-коричневый цвет. Там уместился не только умело сколоченный шкафчик, но еще и маленький столик, и табуретка. Хозяин дома обожает сидеть на лоджии летними вечерами, пить пиво и курить, сбрасывая пепел на высаженные на нижнем этаже настурции. Когда соседка снизу сушит на своем балконе белье, он прожигает ей горячим пеплом простыни или пачкает наволочки, опрокидывая вниз набитую пепельницу, но на эти пустяки, кроме самой пострадавшей стороны, мало кто обращает внимание. Так и живут своей самостоятельной жизнью по вечерам в однотипных квартирах, за совершенно разными окнами и балконами люди. И все это носит скорее признаки пофигистского восточного быта, чем аккуратную упорядоченность городов европейской цивилизации.
Вот и этим вечером в кухонном окне на третьем этаже обычной панельной девятиэтажки горел уютный желто-розовый свет. Польский абажур, сделанный в стиле готического витража – растительный орнамент, цветы и бабочки из желтого, розового и зеленого стекла, – был опущен над столом настолько, чтобы давал яркое освещение и в то же время не биться об него головой. Невысокая женщина чистила картофель у раковины и время от времени проверяла кончиком пальца степень размороженности двух недавно купленных рыбин, оценивая таким образом их готовность оказаться на сковородке. Две толстые темно-серые камбалы, истекая, оттаивали в тазике, теряли холодную недоступность и превращались из пусть и замороженных, но гордых обитателей морских глубин в банальный продукт питания, предназначенный на ужин. Вот во входной двери щелкнул ключ, провернулся замок, и сам хозяин вошел в квартиру, поставив свой потертый, но вполне еще пристойный кожаный портфель на ящик для обуви.
– Юрик, это ты?
Настя, бросив недочищенную картофелину в раковину, вышла в прихожую, мельком взглянув на себя в зеркало. Пикантность ее внешности заключалась в нескольких темных родинках, разбрызганных природой по лицу и шее. Зеленые глаза и смуглая кожа в сочетании с аккуратным носиком и довольно крупным ртом создавали впечатление опасного очарования, какое придают сказочники озорным колдуньям вроде Хозяйки Медной горы. Однако с колдуньями этими надлежит держать ухо востро: чуть-чуть зазеваешься или скажешь что-нибудь неприятное – будешь потом бегать по лесу всю жизнь на четырех лапках, превращенный их озорством в мышку или бойкого лягушонка. Возможно, недаром ужасный король Англии Генрих VIII велел отрубить голову своей второй жене Анне Болейн, предварительно обвинив ее в колдовстве, – точно такие же родинки, как у Насти, носила несчастная Анна на своем королевском личике и шейке.
– Ты еще кого-нибудь ждешь? – В полумраке коридора неясно блеснули стекла Юриных очков и распространился уже порядочно израсходованный за день запах знакомого мужского одеколона.
– Мне никто не нужен, кроме тебя! – Настя привычно подставила щеку для поцелуя. – Скорей рассказывай, получилось ли у тебя устроиться на новую работу? По телефону было плохо слышно, да ты и сказал мне всего два слова.
– Тебе непременно нужно было бы поступать в педагогический. – Юра с усталым видом снимал в прихожей пальто. – Когда ты задаешь мне вопросы, я чувствую, будто меня снова вызывают к доске.
