Светлана Лубенец - Люби меня, как я тебя
– Помолчи. Она понимает побольше нас с тобой: тридцать лет работает в школе.
– Ну и что? – Венька вырвался из рук учительницы, в возмущении вскочив со стула. – Хотите, я сейчас пойду к ней и скажу, что она не права?
– Веня! – укоризненно произнесла Кира Геннадьевна. – Неужели ты думаешь, что я прошу у тебя защиты? Мне просто хотелось, чтобы ты представил: вот Наталья Павловна ругает мой урок, а я вдруг начинаю кричать, что она меня ненавидит и хочет сжить со света. Как такое выглядело бы?
Венька в изнеможении опустился на стул. Нет, такого нельзя себе представить. Кира Геннадьевна вообще никогда не кричала. Раздражаться и говорить строгим голосом – это она могла, это – пожалуйста, а вот ее крика никто никогда не слышал. Но дело не в том! Как смеет какая-то там тонкогубая Наталья Павловна ругать их Киру Геннадьевну? Вот что было Веньке странно и очень неприятно.
– Ты подумай обо всем этом как следует. И вспомни мои слова, когда снова захочется кричать и гневаться. – Учительница встала со стула, подошла к двери и, взявшись за ее ручку, сказала: – А сейчас иди домой. На других этапах мы набрали много баллов, и, может быть, завтра выяснится, что наши дела не так уж и плохи.
На следующий день по пути в школу Венька столкнулся с Осокиной. Ему показалось, что Танька специально поджидала его во дворе.
– Я знаю, что это ты! – выпалила Осокина, загородив ему дорогу.
– Что… я… – растерялся Венька.
– Цветок! Он от тебя!
– Нет! – отрезал Венька, обошел Таньку кругом и хотел было идти дальше, но девочка опять встала перед ним.
– Ты! Я все просчитала, все вспомнила. Я видела, как ты выбирал что-то в цветочном киоске. Думала, что маме… Я в соседнем ларьке хлеб тогда покупала. И потом… – Танька перевела дух, чтобы продолжить еще более убежденно и горячо: – Тебя не было в столовой перед математикой, вот! А когда я цветок нашла, у тебя сделались такие глаза… такие…
– Какие?
– Такие… ужасные…
Венька молчал. Что он мог ей сказать? Она и так, наверное, огорчена: сказочка о прекрасном принце лопнула мыльным пузырем.
– Ты что, в меня влюбился? – еле слышно выдохнула Танька.
Веньке стало совсем плохо. Он молчал в полной растерянности. Разве скажешь ей, что он просто рюкзаки перепутал?
Танька приблизила глазищи прямо к Венькиному лицу.
Он отпрянул и, защищаясь, сказал:
– Знаешь, а может, это… Антуан?
Танька вздрогнула:
– Антуан?
А Венька уже сообразил, что говорить дальше, и обрадованно зачастил:
– Конечно, он! Помнишь, вы с девчонками обсуждали, кто нравится Антуану? Еще меня просили узнать у него. Помнишь?
– Ну! – Танькины глаза сузились до щелок.
– Ты еще говорила, что ему нравится Шиндяева. И вовсе не Шиндяева. Ему нравишься ты!
– Врешь! Специально говоришь, чтобы…
– Нет, – перебил ее Венька. – Я точно знаю. Случайно слышал. Не буду говорить, как и когда, но это правда. – Венька вдруг догадался и про Винта. – Он и с Пашкой поэтому подрался. Ты вспомни: после той физры, где винтуевская команда в баскет продулась, Винт на математике с тобой сел!
– Так это он, чтобы самостоялку списать… Мы заранее договорились.
– А Антуан-то не знал!
Венька думал, что Осокина обрадуется рассказанному, а она почему-то потемнела лицом, сложила губы в презрительную улыбку и сняла с плеча рюкзачок. Это Веньке не понравилось. Он ждал сейчас чего-нибудь нехорошего, но чтобы получилось такое… Танька достала орхидею, сунула ему в руки так, что промялся пластиковый колокол, и сказала как-то по-взрослому горько: «Эх ты!» А потом резко развернулась и пошла к школе.
Венька еще долго стоял посреди двора, сжимая в руках прекрасный цветок, который никому не принес радости. Потом бросил его на землю и стал яростно топтать новыми кроссовками на толстой подошве. Когда подарок превратился в непристойное грязно-розовое месиво, Веньке вдруг стало жутко. Что он наделал? Разве он растерзал цветок? Нет! Это он превратил в ничто свою любовь к Аллочке, а заодно и Танькину надежду. Ничего не осталось. Одна пустота. Венька пнул остатки орхидеи под скамейку и поплелся в школу.
Класс встретил его молчанием. Венька уже сел на свое место, когда Рябу все же прорвало:
– Нет, вы посмотрите на этого Козла! Из-за него мы на последнем месте, а ему хоть бы что!
– На последнем? – скривившись, переспросил Венька.
– Представь себе! Даже 7-й «Д» впереди нас! Кретин! – Ряба, махая руками, обошел колонку парт и приблизился к Веньке. – Мы проиграли, и все из-за тебя, идиота!
Венька удивился, что ему совсем не хочется кричать на Рябу. Убийство цветка вытянуло из него все силы. Убийство? Конечно, он совершил убийство! Он убил живую прекрасную орхидею! Что стоит после этого проигрыш в какой-то игре? Какие пустяки…
Одноклассники что-то говорили, поддерживая Рябу, но тот кричал громче всех.
– Отстань от него, Генка! – Всеобщий гул вдруг перекрыл резкий голос Осокиной. – Ты себя вспомни! Про кросс, про «Веселые старты»!
Венька удивился, что Танька говорит про то, что он хотел сам вчера сказать Рябе, да не успел.
– А еще контрольную из роно по математике вспомни, – продолжила Осокина. – Ты весь класс тогда подвел. Одна «пара» всего была – у тебя, между прочим! А Козлов на «пять» написал.
Рябков замер у Венькиной парты в полной растерянности.
– Танечка, ты не заболела? – ехидно поинтересовалась Прижняк. – Никак ты Козлика защищаешь? К чему бы это?
– Ни к чему! – отрезала Танька. – Справедливыми надо быть, вот что!
В класс вошла Маргарита Ивановна. Началась история. Веньке нравилась история, но сейчас он никак не мог на ней сосредоточиться. Почему Танька вступилась за него? Он скосил на нее глаза. Осокина тупо смотрела перед собой и, видимо, тоже была весьма далека от проблем средневековья.
После урока Венька подошел к ней и сказал:
– Тань! Я тебе цветок подарю, еще лучше того…
– Да пошел ты! – хлестнула его словами Осокина и побежала в столовую.
Венька не знал, что и думать.
Дома он принялся за свою избушку. Он уже собрал почти весь сруб. Трудно было делать окна, но папа ему подсказал, как. Мама дала кусочки белой шелковистой ткани, из которых получились замечательные занавески. Осталось придумать, как сделать крылечко и крышу, – и избушка будет готова.
Таня
Таня не понимала, что происходит. Это ее сердило и тревожило до головной боли. Она никак не могла понять, почему Козлов отказался от того, что именно он положил в рюкзак цветок. Неужели он все-таки трус? Зачем тогда вообще все это придумал? Она не сомневалась, что орхидея его. Он же совершенно не умеет врать, у него все на лице написано! Что-то он там говорил про Антуана… Может, все-таки орхидею положил Клюшев? Он сейчас без конца попадается ей на глаза и, кажется, все время хочет что-то сказать. Может, про цветок?
