Полина Грекова - Референт
Но Анна никак не могла заставить себя произнести эту простую и, в общем-то, безобидную ложь. И ведь самое главное, что обмана-то никакого нет: люди и сами видят, что рубашки китайские. Но скажи им об этом — не купят. А скажи, что английские, — купят.
Анна прекрасно понимала — это что-то вроде игры. «Я покупаю не китайскую рубашку, — говорит себе покупатель, — я покупаю английскую, качественную. А в том, что она оказалась китайской подделкой, виноват не я, а продавец, который меня обманул». И все равно она никак не могла заставить себя играть в эту игру.
— Ань, тебя что, за язык опять тянут? Что ты покупателей распугиваешь? — весело спросила молоденькая крашеная блондинка, торгующая напротив джинсами.
Анна неопределенно пожала плечами. Что она могла ответить?
Мимо прилавка прошла женщина с девочкой лет семи. Девочка шла широченными шагами, держась руками за две свои тощие косички и оттопыривая их в стороны.
— Тебе еще раз повторить? Прекрати кривляться, я тебе говорю! — прошипела мама и, схватив девочку за руку, так резко притянула к себе, что та едва не упала.
Анна вспомнила о Наташке. Опять одна сидит, Лариска наверняка уже убежала в свою фирму.
Больше всего во всей этой истории Анне было жаль дочку. Раньше, в Шацке, они жили одной, общей жизнью, а теперь Наташа — лишь частица ее жизни. И девочка чувствует это. Все реже она беззаботно щурится и весело болтает ногами, когда сидит за столом. С каждым днем все отчаяннее прижимается к матери, когда та приходит с работы.
«Наверняка думает, что я меньше стала ее любить. — Анна опустилась на табурет, взяла с прилавка блокнот. — „Прыжок ягуара“. Ягуарши? А может, „Томительный прыжок“? Нет, „Страстный прыжок“. Господи, какая глупость! Чем я занимаюсь? Что я здесь делаю? А Наташка там одна…»
Каждый день Анна приносила дочери в подарок «киндер-сюрприз». Наташка меньше радовалась каждому шоколадному яйцу с пластмассовой коробочкой внутри, чем раньше. Целовала маму в щеку, потом собирала новую игрушку, ставила в шкаф, к остальным, и больше к ней не притрагивалась.
Да что там! Раньше у них были одни игры, одни сказки. А теперь, когда она спрашивает, возвращаясь домой, во что Наташка играла, та и объяснить толком не может. Детские игры нельзя рассказывать — в них нужно играть. И играть вместе.
Взглянув на часы, Лариса с ужасом поняла, что опаздывает: было уже почти десять. Пока до метро доковыляет, а там еще до «Боровицкой» минут пятнадцать — в лучшем случае. А на такси еще дольше получится — по центру-то. Ну вот всегда у нее так! Только найдет перспективное место, договорится о встрече — обязательно что-нибудь помешает! На этот раз проспала. Анна разбудила ее, когда уходила, но коварная мыслишка о том, что время есть и минут пять можно еще подремать, естественно, взяла верх в отчаянной борьбе со здравым смыслом. Когда Лариса открыла глаза — было уже полдесятого, Наташка тихо, как мышка, собирала на полу мозаику.
И теперь Лариса отчаянно металась между кухней, ванной и комнатой, пытаясь успеть одеться, накраситься, что-нибудь перекусить, да при этом еще и не слишком опоздать. Эту фирму Лариса нашла через приятеля Артура, который замолвил словечко какой-то своей знакомой. И с Ларисой согласились встретиться. Если подойдет — внесут в картотеку, а это уже что-то! Фирма обеспечивала переводчиками прибывающих в Москву иностранцев. Без знакомых, просто с улицы, в такие фирмы можно даже не соваться. А так есть шанс.
Ларисе страшно было даже подумать, что она свой шанс проспала. И в глубине души она прекрасно понимала, что изрядно подпортит своим опозданием первое, самое важное впечатление.
В дверь неожиданно позвонили.
— Кто там? — крикнула Лариса, метнувшись из ванной.
— Извините, с Ларисой Богемской я могу поговорить? — раздался мужской голос.
— Да, можете. Это я. А вы кто? — Она снова бросила взгляд на часы. «Ну вот! Ровно десять. А я еще дома.»
— Вы не могли бы открыть дверь? Нам нужно поговорить. — Голос был не просто вежливым, а приторно-вежливым.
В любое другое время Ларису бы это, несомненно, насторожило. Но только не сейчас.
— Не могли бы! — рявкнула она, пытаясь сообразить, куда могли задеваться ее босоножки.
— Я прошу вас: откройте, пожалуйста, дверь. Я все равно должен буду с вами поговорить, и мне бы не хотелось открывать ее самому.
Лариса мгновенно забыла о босоножках, о фирме, в которую опаздывает: ей стало страшно. Так страшно, что захотелось забиться в угол и закрыть глаза.
— Что значит «самому»? — осторожно спросила она.
— Это значит, без вашей помощи. Лариса Сергеевна, поймите меня, я на работе. И если я получил задание с вами поговорить — я должен его выполнить, иначе меня уволят. Откройте дверь. Уверяю вас: вам ничего не грозит. Я лишь задам пару вопросов.
— Я не открою! Уходите, а то я милицию вызову!
— И как, интересно? Насколько я знаю, ваш телефон все еще не работает.
Открывая замок, Лариска заметила, что ее липкие, мгновенно вспотевшие ладони мелко-мелко дрожат.
На мужчине, стоящем за дверью, был строгий черный костюм, белая рубашка и строгий галстук. Приветливо улыбаясь, он зашел в квартиру.
— Лариса Сергеевна, скажите, к вам заезжала Анна, ваша подруга?
«Вот оно, началось! — подумала Лариса. — Но как они меня нашли? Адрес этот где они взяли, у кого?»
Она мотнула головой, прислонилась к стене и вдавила ладони в обои, чтобы они не были такими нестерпимо-липкими.
Мужчина посмотрел в сторону комнаты, изумленно вскинул брови. Лариса перехватила его взгляд и поняла: в проеме двери мужчина увидел Наташку.
— Насколько мне известно, детей у вас не было? По крайней мере до последнего времени.
— Одна знакомая попросила присмотреть, она уехала.
Мужчина перестал улыбаться. Спросил спокойно, но строго:
— Где Анна?
Лариса подумала, что таких вежливых, уверенных в себе мужчин она часто видела в кино. Там они тоже заходили в квартиры в своих черных костюмах, приветливо улыбаясь, расстегивали пуговицу и доставали пистолет.
— Вы знаете, где она сейчас? — повторил мужчина, не дождавшись ответа.
Лариса кивнула:
— На рынке. — она с трудом разлепила онемевшие губы. — У метро «Бибирево» рыночек есть, она там рубашками торгует.
Откуда-то сзади Анна услышала истошный женский крик. Даже не крик, а вой — долгий, надсадный. И сердце у нее сжалось от этого воя.
«Опять Артур, — с ужасом поняла она. — Опять они со своей лотерейной бригадой обобрали какую-нибудь доверчивую тетку, месяцами экономившую себе на куртку или на сапоги. Мерзко. Гадко».
