Тэмми Фолкнер - Высокий, привлекательный, в татуировках (ЛП)
Она морщит нос.
— Вижу кое-кого, кто думает, что может научить меня читать. — Кит закрывает меню. — Поверь мне, кое-кто получше тебя тоже пытался.
— Кто, например? — спрашиваю я.
Она отпивает своего рутбира через соломинку, её губы сжаты вокруг неё.
— Лучше спросить, кто не пытался. Меня со всех сторон обследовали и осматривали, обучали по специальным методикам, водили к терапевтам, которые думали, что могут разблокировать мой разум. Но никто не смог.
Она не выглядит опечаленной этим.
— Я знаю слова, — продолжает она. Она на самом деле хочет мне всё это разъяснить, ну а я действительно хочу это услышать. — Я могу произносить слова по буквам. И я знаю их значение. Единственная трудность для меня — это то, как они напечатаны на бумаге. — Она пожимает плечами. — Не жду, что ты поймёшь.
Сейчас она смотрит куда угодно, только не на меня, и я жалею, что надавил на неё.
— То есть, ты знаешь слова и можешь произносить их по буквам в своей голове? — Я озадачен.
— Чудно, да? — смеётся она, но на лице нет улыбки. — Дислексия — не самое приятное в жизни.
Появляется официантка с корзинкой хлеба и ставит её на середину стола. Кит берёт кусок, а я задаюсь вопросом, ела ли она сегодня.
— Выбрали, что будете заказывать? — спрашивает официантка. Я указываю на курицу-пармиджана. Она кивает и странно на меня смотрит. Поняла, что что-то не так. Но, в то же время, я по-прежнему вызываю её интерес.
— А вы что порекомендуете? — спрашивает её Кит. Она проделывает то же самое, что и вчера за ужином. Наверное, только так ей и удаётся справляться.
— Курица-пармиджана отменное блюдо, — отвечает официантка, улыбаясь мне. На Кит это не производит впечатления. — Но моё любимое — это Альфредо.
Я поднимаю брови, побуждая её что-то выбрать. Она смеётся.
— Ладно, но только если мне не понравится, я заберу твою курицу, — предупреждает Кит. Я киваю. — Я возьму Альфредо, — говорит она официантке.
Кит подносит хлеб ко рту и откусывает кусочек. На её губе остаётся крошка, и мне хочется протянуть руку, поймать её и поднести к своим губам. Но я не осмеливаюсь. Сейчас она ужинает со мной. Но если я надавлю на неё, она сбежит.
— Ты сегодня ела? — вырывается у меня.
Её лицо вспыхивает, но она кивает. Врёт. Уверен в этом.
Я подвигаю хлебную корзину ближе к ней:
— Ешь.
Она берёт ещё кусок.
Какое-то время Кит молча жуёт, но потом смотрит на меня. Выражение её лица смягчается, когда она говорит мне:
— То, что ты сделал для той женщины, в тату-салоне… — Я киваю, когда она останавливается. — Это было потрясающе и прекрасно. Как ты научился этому?
Я пожимаю плечами. Не помню, учился ли вообще. Я просто понял, что могу это нарисовать. А если я могу что-то нарисовать, то могу из рисунка набить тату.
— Думаю, она была довольна.
— Ты смеёшься? — Кит хлопает по столу. — Она была в экстазе. И они правда получились красивыми. Словно произведение искусства. Могу я посмотреть на твои татуировки? — нерешительно спрашивает она.
На мне пальто, и я движением плеч скидываю его, чтобы показать ей. Мне хочется, чтобы она увидела моё творчество. Я сам нарисовал почти все мои тату, а братья набили их. Пальто снято, и я кладу руки на стол ладонями вниз. Она наклоняется, чтобы рассмотреть поближе. Татуировки на обеих руках тянутся от самой шеи до запястий.
Она легонько касается татуировки в виде губ, набитой на предплечье. Все волоски на моей руке становятся дыбом, но я притворяюсь, будто не замечаю этого.
— Почему ты её сделал? — спрашивает Кит.
Я улыбаюсь.
— Она связана вот с этой. — И я показываю на другую свою руку. — Эту фразу часто говорила моя мама.
Она морщит лоб, глядя на крест на другой руке.
— «Твои б слова да богу в уши», — объясняю я. — Только в моём случае между моими губами и божьими ушами слишком большое расстояние. Поэтому они на разных руках.
— Ты часто видишься с мамой? — спрашивает Кит. Она по-прежнему ест хлеб, и это хорошо. Я буду продолжать говорить с ней, чтобы она продолжала есть. Ведь я понял, что сегодня она целый день провела голодной.
Я мотаю головой.
— Она умерла несколько лет назад.
— О! — Её рот перестаёт двигаться, и она с трудом проглатывает. — Мне очень жаль.
Я пожимаю плечами. Это была нелепая случайность.
— А твой отец? — спрашивает она.
— Он ушёл сразу после смерти мамы, — рассказываю я. Это всегда было тяжёлой частью. — Я думаю, нас было слишком много для него. — Я смеюсь. Но в этом нет ничего смешного.
— Значит, остались только ты и твои братья?
Я киваю.
— Когда отец ушёл, Пол взял на себя эту ответственность. Ему пришлось так сделать, чтобы нас не разделили.
— Ничего себе. — Это всё, что она говорит. Просто «ничего себе». Похоже, она озадачена.
— Мы справляемся, — говорю я. Мне не хочется, чтобы она меня жалела. — А как насчёт тебя? Где твоя семья? — Я жду, словно ребёнок в кондитерской.
Но она отрицательно качает головой.
— Не скажу, — говорит она.
— Это нечестно.
Она выставляет палец, точно так же, как делаю я.
— Понимаю, что нечестно. Но лучше, если ты не будешь знать.
— Лучше для кого? — спрашиваю я. Меня немного бесит, что она всё скрывает. У неё есть право на свои секреты. Но мне это не нравится.
— Это сложная ситуация, — начинает она. — И я не могу тебе объяснить.
Она снова смотрит на мои татуировки. Её глаза перебегают от одной к другой. Их так много, что трудно посчитать. Но я обязан показать ей её тату.
— Хочу, чтобы ты кое-что увидела, — говорю я. — Но боюсь, ты на меня разозлишься.
Она сразу же настораживается.
— Почему? В чём дело?
Я поворачиваю руку и показываю на её татуировку, сделанную на внутренней стороне моего запястья. Там было свободное место, которое я специально берёг для чего-то особенного. Она наклоняется ближе и с шумом выдыхает. Я чувствую её дыхание на своей коже.
— Это же моя тату, — говорит она.
Она берёт меня за запястье своими руками и подносит ближе к лицу.
— Ты злишься? — спрашиваю я.
Кит на мгновенье переводит взгляд на меня, но тут же возвращается к татуировке. Она рассматривает каждый штрих. Её руки дрожат, и она крепче вцепляется в меня.
— Ты её изменил.
— Мне показалось, что тебе нужен был выход.
Я набил себе эту тату, потому что был заинтригован скрытыми в ней секретами. И это творчество. А я ценю творчество в любой его форме.
Она сглатывает. С трудом. И тут её глаза наполняются слезами. Она моргает, чтобы остановить их. А потом поднимается и бежит в направлении уборной.
