Подарок на совершеннолетие (СИ) - Бергер Евгения Александровна
— Алекс, сынок, — он опускает меня на кровать в моей комнате, обхватывает руками мокрые щеки — только тогда я и понимаю, что плачу. Безмолвно, неосознанно, но действительно плачу… Как девчонка какая-нибудь.
К слову: глаза отца тоже блестят, и я не знаю, что тому причиной… да и не хочу знать. Мне так больно, так больно… я просто разваливаюсь на части.
— Сынок, — снова повторяет отец, и делает единственно верное в данной ситуации: он обхватывает меня руками, как бы удерживая от распадания. И тогда я утыкаюсь носом в его рубашку, дав волю по-настоящему горьким слезам…
Открываю глаза в темноте. Когда успел уснуть, не помню…
Голова раскалывается, глаза — два иссушенных сирокко оазиса в бесконечной пустыне.
И — бам! — воспоминания погребают меня под собой…
Я стону. Громко. Почти рычу. Сую голову под подушку, только я не страус, а моя постель, не австралийская саванна — от мыслей не спрятаться, как бы ни хотелось.
Вспоминаю свое унижение в столовой… предательство Эстер… рыдания на плече отца.
И бабочки… не знаю, почему я думаю о бабочках, только в этот момент я ненавижу их больше всего на свете.
А потом вспоминаю и это: «Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»
Где мой сотовый? Шарю рукой по прикроватному столику — ничего. Он был при мне, когда я спускался в столовую. Только бы никто не увидел это видео…
Спускаю ноги с кровати и вдруг… вспоминаю черные дыры Юлиановых глаз.
Что со мной было там, в столовой? Мне показалось тогда, что я стоял… на своих ногах… Только это ведь не могло быть взаправду… Чудес не бывает — теперь я знаю это однозначно.
Коляска стоит на своем привычном месте, и я перебираюсь в нее, стараясь создавать, как можно меньше шума, потом приоткрываю дверь и прислушиваюсь… Тишина. Выезжаю в коридор и крадусь (если так можно сказать) в свое убежище — только бы никто не услышал.
И мне везет спуститься незамеченным…
«Еще одна бабочка в твою коллекцию, Алекс…»
Понимаю, что Юлиан сделал даже больше желаемого — он лишил меня единственной отрады: он отрешил меня от моих бабочек… Заставил возненавидеть само их существование.
Злые слезы вскипают на глазах, и я с неприязнью провожаю глазами Сатурнию Комету — длиннохвостую бабочку, буквально позавчера появившуюся на свет. Я так радовался ей сутки назад, а теперь вынимаю рамку для своего будущего панно и тянусь за сачком…
Поймать длиннохвостую летунью не составляет труда, и тогда я… протыкаю ее хрупкое тельце длинной иглой.
Никогда не убивал живую бабочку, обычно высушивал и расправлял крылья уже умершим экземплярам, но сейчас рука даже не дрогнула — мое сердце и само проткнуто длинной иглою, и рука Эстер была столь же тверда, как и моя сейчас…
«Сегодня я буду твоей бабочкой, Алекс…»
Усмешка кривит мои губы, и я пришпиливаю бабочку в центр картины. Все, подарок для Юлиана готов!
«Сегодня я буду твоей бабочкой…»
Какая насмешка: она и была «бабочкой»… ночной… и точно не моей. Так и вижу ее развевающиеся волосы и ноги, скользящие по пилону…
Желудок скручивает в тугой узел, глаза жжет с новой силой — сгибаюсь, как при болезненном спазме.
Спасибо, Юлиан, за «заботу»: такие «подарки» не забываются — их выводят, как яд, отсекают, словно дикий побег смертоносного растения, а потом… бросают в огонь…
Я подписываю панно с проткнутой иглой бабочкой черным, несмываемым маркером…
10 глава. Стефани
Стефани.
10 глава.
Лечу домой, словно на крыльях, перепрыгиваю через две ступеньки и распахиваю входную дверь.
— Бастиан, ты дома?
Ответа нет, но у парня вечно забиты уши наушниками — возможно, он просто не слышит меня.
— Бастиан? — тот восседает в своем любимом кресле и быстро работает спицами. При виде этой уютной картины я даже замираю на секунду: спешу вобрать крупицы космического умиротворения, излучаемые высокой фигурой в голубой футболке.
Наконец он замечает меня и выдергивает наушники
— Ты вернулась. Как все прошло?
И тогда меня прорывает: срываюсь с места, начинаю ходить кругами, едва ли не подскакивая до потолка и на ходу восклицая:
— Он сделал это, Бастиан, ОН СДЕЛАЛ ЭТО, понимаешь, о чем я?! — всплескиваю руками для пущего эффекта. — До сих пор не могу в себя прийти. У меня даже сердце не на месте… оно стучит, как отбойный молоток.
Бастиана сложно вывести из себя, да и мои эмоциональные всплески он тоже лицезреет не впервые:
— Твое сердце уже давно не на месте, Стеф, — только и произносит он, поддевая спрыгнувшую петлю. — Так что Алекс там снова натворил? — И со вздохом добавляет: — Может, присядешь уже, у меня от тебя голова кружится.
— Старый ворчун, — укоряю я парня, а потом пытаюсь удержать себя на одном месте, но эмоции душат меня — я вот-вот разлечусь на части. И Бастиан, понимая это, кидает в меня диванной подушкой… Хватаю ее обеими руками, утыкаюсь лицом и ору что есть силы. Почти до хрипоты.
— Ну, стало легче? — любопытствует он, когда я отнимаю диванный «глушитель» от лица. — Теперь мы можем спокойно поговорить?
Утвердительно киваю и наконец присаживаюсь на краешек дивана.
— Алекс встал с кресла, — сообщаю Бастиану чуть охрипшим голосом. И так как его реакции — слегка приподнятых в недоумении бровей — явно недостаточно для подобной новости — добавляю: — Он не просто встал, понимаешь, он вскочил с этого кресла, вскочил с такой легкостью, словно всегда мог это делать… — И прокручивая в голове все произошедшее, малость сдуваюсь: — Правда, потом он упал… это была жуткая сцена, Бас. Тебе повезло, что ты этого не видел…
Парень откладывает вязание и протягивает мне руку.
— Эй, так я не понял, — произносит он в недоумении, — Алекс, действительно, поднялся с кресла… что уже само по себе невероятно, а ты, вместо того чтобы радоваться за него, сидишь с траурным выражением лица. Можешь объяснишься уже наконец.
Вместо объяснения вынимаю из кармана сотовый и протягиваю его Бастиану.
— Твой сотовый? — продолжает недоумевать он.
— Не мой, Алекса.
— Парень подарил тебе свой сотовый?
Стыдно в этом признаваться, но…
— Я взяла его без спросу.
— Зачем?!
Бастиан выглядит таким удивленным, что я и сама начинаю задаваться вопросом, зачем, в конце концов, сделала это… Действовала по наитию, так сказать, и в итоге признаюсь:
— Я не знаю. Он был при Алексе, когда тот ворвался в столовую, а потом, должно быть, выпал… во время той ужасной сцены, выпал и завалился под стол. Я случайно его увидела… Достала, но все были так шокированы произошедшим, что я… просто положила его в карман.
— Боже, Стеф, ты не должна была этого делать! — у парня такое осуждение во взгляде, что мне становится реально плохо — знаю, о чем он думает.
— Мне просто хотелось понять… — с грустью произношу я.
Но тот продолжает качать головой. Хорошо толстокожим африканским слонам, им не понять нас, смертных!
— Ты мазохистка, знаешь об этом? — констатирует «слон» с невеселой полуулыбкой, и я пожимаю плечами: знаю. Потом выхватываю у него сотовый и начинаю нажимать на кнопки.
— Разве он не запаролен? — интересуется Бастиан.
И я демонстрирую ему разблокированный экран.
— Запаролен, — отвечаю не без самодовольства, — но мне повезло знать волшебное слово… Сим-салабим…caligo eurilochus… та-дам!
— Снова какая-то бабочка?
— Ага.
— Даже не стану спрашивать, откуда ты это узнала.
— И правильно сделаешь… — С этими словами я запускаю Вотсеп и после секундного колебания, выраженного в быстром взгляде на Бастиана (тот, кстати, продолжает выглядеть старым ворчуном), тапаю на имя Эстер. На аватаре она в красивом красном сарафане и широкополой шляпе, скрывающей пол-лица… Красивая, зараза, этого у нее не отнять.
