Не прощай мне измену (СИ) - Май Анна

Мои представления о том, как всё должно быть устроено между близкими людьми, до сих пор надёжно охраняли покой моего сердца. Лада ворчала, что с такими запросами моё счастье сможет составить только какой-нибудь рыжий кот. Тим стал исключением. Это было какое-то наваждение, потому что рядом с ним я не задумывалась вообще ни о чём, просто кайфовала от процесса.

— Что для тебя измена Сим-Сим?

— О не-е-ет, это сложно, — хитро поглядываю на него поверх кружки.

— Расскажи, мне правда интересно, — набирает фисташек в ладонь и чистит в блюдце.

— Ну… Измена начинается не снаружи, а внутри… — он кивает, приподняв брови, мол, говорю очевидное, — отношений, внутри самого человека. Это не кто-то что-то засунул в кого-то чужого, — Тим улыбается с умилением, потому что мне такие разговоры несвойственны, и я смущаюсь.

— Измена — это не заботиться и забивать, не прийти со своей бедой и бросить в беде другого, это пренебрежение и предательство, желание унизить, причинить боль, ранить, — я загибаю пальцы, будто пунктов конечное число. — И если измена происходит внутри, то вопрос времени, когда она произойдёт снаружи, — мой пыл уже погас, но всё равно добавляю:

— Потому что изменив себе, можно изменить кому угодно.

Умолкаю и чувствую жар на щеках. Утыкаюсь в кружку. Здравствуй, неловкая ситуация, давно не виделись. Тим молчит, а меня кусают сомнения, поймёт ли, как раньше? Или планирует попросить счёт?

Была не была, поднимаю глаза… и теряю связь с реальностью. Это позже Тим будет ласково целовать и топить в теплоте взгляда, а сейчас там тёмная бездна силы и власти. Столько не получилось вытащить даже в студии. Но она не пугает, не давит, а завораживает и манит. Лечу.

— Сим-Сим, это дорога с двусторонним движением? Или просто требования к…, — выразительно двигает бровями.

Меня накрывает облегчением. Понял! Всё правильно понял.

Часто киваю:

— Конечно, по-другому не работает.

Смотрит. Уже успеваю заскучать по лёгкости разговора, которую спугнула своими откровениями, но Тим сам её возвращает, выключая бездну во взгляде. Двигает ко мне блюдечко с очищенными фисташками и с улыбкой произносит:

— Я на тебе женюсь.

Картинно смотрю на несуществующие часы на запястье:

— Сегодня уже не успеешь.

В дверь санузла тревожно скребутся девчонки.

— Сима, вы в порядке? Нужна помощь?

Это мой детский сад, как называет Боречка группу волонтёров, которые подрабатывают у нас за еду, вернее, за возможность учиться на практике. Несколько часов в неделю они ассистирую мне на интересных объектах, а я подробно комментирую процесс, учу подбирать и настраивать технику, даю им самим поработать. Потом разбираем полёты, как у кого получилось.

Закрываю вентиль, инкрустированный стразами сваровски, и бумажным полотенцам стираю капли с раковины из оникса. Да, Сима, умеешь ты эпично поплакать. Клининг вылизал апартаменты к съёмке, возвращаю безупречный вид. Промакиваю лицо салфетками и выхожу.

На телефоне три пропущенных от Тима. Подробно высказываю всё, что об этом думаю. Мысленно. Крошкам такое слышать не стоит. Начинаем работать. Снова звонит телефон, беру не глядя:

— Симуля! — голос, полный трагизма, оглашает всю башню даже с выключенным динамиком. Я такая же Симуля, как и Серафима, но мама мужа отказывается это признавать, — Моя бедная девочка!

Кажется, началось.

Глава 27

Сегодняшняя практика у крошек называется “Съёмка интерьера в ограниченном пространстве” и узкая, вытянутая башня отлично для неё подошла. Трёхэтажные апартаменты с маленькой гостиной на первом этаже, санузлом на втором и спальней на третьем. Винтажная мебель, тематический антиквариат. Очень колоритно, но так себе с точки зрения удобства.

Сжимая в руке телефон, я всей душой сочувствую Рапунцель, потому что эта камерность ужасно давит — потолок слишком низко, а стены близко. Оттягиваю ворот свитера его пальцами — даже в нем тесно. Глупо было надеяться, что момент, когда все узнают, не наступит совсем, ну или позже — как обрасту новой кожей. Но сейчас понимаю, что надо быть благодарной и за эти две недели передышки.

Выхожу на крыльцо и с наслаждением подставляю лицо порыву ветра, прочищаю горло:

— Здравствуйте, Маргарита Львовна, — или просто Королева Марго, как зовёт её муж.

— Здравствуй, моя девочка, — горестный вздох.

Никогда не называла свекровь “мамой”, хотя отношения у нас довольно тёплые. Всю жизнь она кем-то руководила и не оставила эту привычку после ухода на пенсию. Сразу вошла в правление ТСЖ, организовала при доме библиотеку и общество любителей скандинавской ходьбы. Жёсткая, энергичная, всегда с макияжем и причёской, со вкусом и модно одета. Горделивая осанка и прямая спина, чтобы корона королевы Марго не съехала ни на миллиметр. Причём корона в данном случае не показатель высокого мнения о себе, а обычный такой символ власти. И да, муж королевы никогда не был королём. Им всегда был Тим.

У Маргариты Львовны большое, доброе сердце, но границы моей семьи от неё охраняет целая армия автоматчиков. Правда, и через них прорывается её желание причинять добро. Иногда бессмысленно и всегда беспощадно. В девять утра она будет стоять на пороге с куриным бульоном, если узнает, что я заболела простудой. А уж если Тим… Это всё хорошо, но быстро достигает предельно-допустимой концентрации и хочется эмигрировать на Марс.

Уменьшение присутствия королевы Марго в нашей жизни стоило нескольких серьёзных разговоров Тима с матерью, обиженно поджатых губ, демонстративного игнора на Новый год и театрального примирения на Восьмое марта. Я очень переживала, пока муж не объяснил, что мама быстро отходит, но любит представления, поэтому частенько просто доигрывает роль. С тех пор мы с ней достигли баланса, но автоматчики не дремлют.

— Тим мне всё рассказал!

Давлюсь воздухом. Он не мог. Мужу в принципе неинтересно, что думают о нём другие люди, поэтому всеми связями с общественностью в нашей семье занимаюсь я.

— То есть не всё, ты же его знаешь, только то, что вы не живете вместе! — в голосе вся скорбь мира, — Две недели! — а теперь ещё и обвинение. — И ладно из сына слова не вытянешь, но ты могла бы позвонить! Мы с Маечкой просто убиты!

Бли-и-и-и-и-и-н…. Крепко сжимаю веки и тру переносицу. Потому и не позвонила! Маечка — моя мама, и как-то хотелось бы ей сообщить самостоятельно, без обожающих драму посредников. Господи, она там, наверное, накручена по полной.

— Что. У вас. Случилось? — чеканя каждое слово, с очевидным нажимом вопрошает королева Марого. Представляю, как она села поудобнее в ожидании развёрнутого ответа, потому что в некоторых ситуациях я сознательно прогибаюсь. Из элементарной вежливости и заботы, так как от Тима она действительно ничего не узнает. Но не сегодня.

— Маргарита Львовна, мне неудобно говорить, я на работе…

— Симуля! Не мучь нас, скажи хотя бы в двух словах! — продолжает давить.

Не могу в двух, все мои варианты “сама ничего не понимаю”, “ваш сын мне изменил”, “ваш сын меня бросил” состоят из четырёх слов, но воздержусь даже не поэтому. Просто не получается произнести это вслух. Подключаю автоматчиков:

— А в двух словах лучше расскажет Тим. Извините, надо бежать.

Жму отбой, не дожидаясь ответной реплики. Глубоко дышу холодным воздухом. С ней и в обычные времена нелегко, а сейчас по мне как будто каток проехал. Добрый, участливый каток.

Теперь нужно сообщить моим. Я бы предпочла папе, но придётся успокаивать маму. Она звонила во время разговора с королевой Марго.

— Моя хорошая, как ты? — её голос для меня — как объятие. Я не мамина дочка, мы можем не созваниваться неделями, но от неё мне всегда тепло. Вытираю нос рукавом и стараюсь не всхлипывать.

— Мам, я в порядке, мам. Правда…

Она всё понимает по голосу и тоже шмыгает носом. Зовёт к ним приехать в гости или жить. Соглашаюсь только на гости, а вот жить… Надо будет искать квартиру. От родителей я съехала в студенчестве. Поспорила в группе, что смогу три месяца прожить на творческие гонорары и стипендию, без родительских дотаций и гуманитарной помощи. Похудела на размер, но спор выиграла. А потом так и осталась в этой студии неподалеку от университета, пока не переехала к Тиму. Обратно возвращаться не хочется.