Алина Знаменская - Свидетельница
– Да ладно, Санек, айда играть. У нас в интернате все так говорят, как мы.
И они были правы. Мне было интересно, как поведет себя Шадт. Он часто приносит в класс игрушки и сладости, делится со всеми. Меня всегда занимал вопрос – он таким образом хочет утвердиться среди них, или им движет что-то другое?
– Но вы же не всю жизнь будете жить в интернате! – горячо возразил Саша. – Вы же вырастете, будете работать где-нибудь. Жить среди обычных людей. Если вы не изменитесь, вас просто никто понимать не будет.
Мальчишки озадаченно молчали. Вероятно, Шадт навел их на размышления.
– Ну вы хотя бы послушайте, как вокруг люди говорят. Ну там… в магазине, в больнице…
– Мы чё, больные? – хохотнул Саенко, но Ширяев не поддержал его.
Сквозь щель в приоткрытой двери я видела, что он слушает Шадта открыв рот. На лице Ширяева отражался сложный мыслительный процесс.
– Ладно, айда играть, мы не будем материться. Да, Димыч?
Саенко кивнул.
Шадт вернулся к ним за парту, и игра продолжилась.
Я взялась за ручку двери, но увидела, что по коридору ко мне торопливо направляется завуч.
– Светлана Николаевна, вы не сдали сведения по прогульщикам!
– У меня один. Скворцов с прошлых выходных отсутствует.
– Так что же вы тянете?
– Надеюсь, что сегодня появится.
– Если не появится, придется навестить в выходные. В понедельник мне доложите, Светлана Николаевна.
Кондратьева развернулась и застучала каблучками. А по коридору мне навстречу уже неслась Карина Грошева. Я нырнула в класс.
Конечно же, Скворцов не пришел. Мои выходные летят псу под хвост!
В субботу я отправилась разыскивать Скворцова. С собой потащила Ксюшку – долг платежом красен. Не только мне сломя голову мчаться по ее первому зову. У меня имелась бумажка с адресом ученика, и это, конечно же, оказалось у черта на куличках. Улица Заовражная, 91. Одно название уже навевало тоску и безнадегу. Это где-то за пределами Простоквашино, за заводом, за переездом, в частном секторе. Пока доберешься, ноги переломаешь.
Я приготовилась к тому, что моя подруга начнет ныть еще до переезда, но ошиблась. Она не замечала трудностей пути – вчера ей позвонила Рыжая. Правда, Ксюша не знала, что она рыжая. Она называла ее «эта сумасшедшая».
– Ты бы только послушала, что она мне говорила! – вещала Ксюша. – Она мне угрожала!
– А ты что?
– Я послала ее.
– И правильно.
– Она сказала, что наведет на меня порчу!
– А ты и испугалась!
– Я же ее не знаю. Может, она способна на такое?
– Глупости.
– Как ты думаешь, Рома действительно с ней спит?
– Ну… может, раньше, до тебя?
– Я тоже так думаю.
– Ну и плюнь на нее.
Но моя подруга была под сильным впечатлением от разговора и всю дорогу возвращалась к этой теме.
Мы вышли туда, где за покосившимися заборами торчали ветхие, давно не крашенные «засыпухи» – дома, сколоченные из древесных плит, в прогал между которыми насыпаны опилки. Временное, «понарошковое» жилье, все равно что из бумаги.
Улица Заовражная колбасилась, как могла, – яма на яме, кочка на кочке. Мы ныряли в эти ямы, обходили и перепрыгивали кочки. Мы дошли до конца улицы, но так и не обнаружили дома с нужным номером.
Во дворе крайнего дома женщина развешивала белье. Белье выглядело серым, непростиранным, как и сам пейзаж.
– Вы кого ищете? – обратилась она к нам.
– А где дом девяносто один? – прокричала Ксюха.
Женщина пожала плечами.
– Скворцовы где живут? – присоединилась я.
– Скворцовы? Дядя Ваня, что ли? Да вон его домушка. Женщина показала на убогое строение, прилепившееся к оврагу, которое я поначалу приняла за баню. – Вон, видите дымок из трубы? Значит, дома. Да дядя Ваня-то всегда дома, ходит плохо, да и слепой почти. Вот Анька, дочь его, та как ясно солнце – то появится, то умотает куда. Давеча идет опухшая, с синяком, пальто без пуговиц… Срамота! А ведь училась как в школе-то! На Доске почета висела.
Ксюшка потянула меня за рукав. Мы пробрались по узкой, кое-как протоптанной в снегу тропинке к покосившемуся строению. Я осторожно постучала в окно. На мой стук выглянул старик, заросший бородой, будто мхом. Он таращился в окно и шамкал губами. Я поняла, что он нас не видит, и шагнула к двери. Ксюшка посеменила за мной.
Чтобы попасть в избушку, пришлось наклониться. В темных сенях пахло прелыми тряпками и мышами. Впереди имелась еще одна дверь, обитая клеенкой. Я толкнула ее.
То, что открылось нашему взору, даже с натяжкой нельзя было назвать жилым помещением: стены, оклеенные газетами, лампочка, сиротливо свисающая с закопченного потолка, единственная кровать с ворохом тряпья на ней. Сквозь щели в ветхом полу чернела пустота.
Старик, что выглядывал из окошка, ковырял кочергой в печке. Оттуда порциями вырывался черный угольный дым и хлопьями разлетался по комнате.
– Я тебя на улице подожду, – сказала Ксюшка и поспешно вышла наружу.
Скворцов сидел за занавеской, в закутке у печки, и чистил картошку.
– Здрасьте, – смутился он.
– Здравствуй, Паша. Ты болеешь?
Скворцов встал, вытащил из своего закутка табуретку и поставил передо мной:
– Садитесь, Светлан Николавн.
– Ты долго не ходил в школу, я подумала…
Дед закрыл дверцу печки и повернулся ко мне.
– А пенсию-то когда прибавите? – громко спросил он.
– Деда, это не к тебе. Ты иди. Это из школы.
Дед послушно ушел за печку. Ворчал оттуда, как домовой, но не высовывался.
– Так что же ты скажешь, Паша? Почему в школу не ходишь?
– Мамку искал, – насупился Скворцов. Взял кочергу и помешал уголь в печке. – Вот и не ходил.
– Нашел?
– Нашел.
– А могу я с ней познакомиться?
– Ее нет сейчас. Она ушла.
– А где ты маму нашел, Паша? – осторожно поинтересовалась я.
– Да там… у одних… Пьяная была.
– Сядь, – попросила я и сама опустилась на предложенную табуретку.
Мальчик уселся на койку. Сложил руки на коленях. Я смотрела на него во все глаза, понимая, что должна сейчас ему что-то сказать, в чем-то убедить. Слов не было, в душе рождалась паника. Мне хотелось схватить Скворцова в охапку и унести отсюда. Куда? Не знаю. В какой-то другой мир, где тепло, уютно. Где можно жить ребенку. Но я сидела на колченогой табуретке и смотрела на его руки, испачканные углем.
– Паша… Ты же понимаешь, тут тебе оставаться нельзя. Ты должен учиться. Спать на нормальной кровати, хорошо питаться. А вот когда выучишься, станешь работать, заберешь к себе маму.
– Она ждет ребенка.
– Что?
Скворцов вздохнул, пошевелился. Кровать под ним скрипнула.
– Я ей говорю: «Тебе теперь надо себя беречь. Курить нельзя, пить тоже. Это для маленького вредно».
