Колин Маккалоу - Поющие в терновнике
Кардинал широко раскрытыми глазами посмотрел на Фрэнка.
– Представляете, Фрэнк? Нет, вы понимаете, что это значит?
Несчастный Фрэнк покачал головой. Хоть бы его оставили в покое!
– Это же бактериологическая война, уничтожение целого вида. Хотел бы я знать, известно ли остальному миру, что здесь, в Австралии, между сорок девятым и пятьдесят вторым годом затеяли вирусную войну и благополучно истребили миллиарды населявших эту землю живых созданий. Недурно! Итак, это вполне осуществимо. Уже не просто выдумки «желтой» прессы, а открытие, примененное на практике. Теперь они могут преспокойно похоронить свои атомные и водородные бомбы. Я понимаю, от кроликов необходимо было избавиться, но это великое достижение науки уж наверно не принесет ей славы. И невозможно без ужаса об этом думать.
Дэн с самого начала внимательно прислушивался к разговору.
– Бактериологическая война? – спросил он. – Первый раз слышу. А что это такое, Ральф?
– Это звучит непривычно, Дэн, но я ватиканский дипломат и потому, увы, обязан не отставать от таких словесных новшеств, как «бактериологическая война». Коротко говоря, это и означает миксоматоз. Когда в лаборатории выводится микроб, способный убивать или калечить живые существа одного определенного вида.
Дэн бессознательно осенил себя крестным знамением и прижался к коленям Ральфа де Брикассара.
– Наверное, нам надо помолиться, правда?
Кардинал посмотрел сверху вниз на светловолосую голову мальчика и улыбнулся.
Если в конце концов Фрэнк как-то приспособился к жизни в Дрохеде, то лишь благодаря Фионе – наперекор упрямому недовольству остальных сыновей она держалась так, словно старший был в отлучке совсем недолго, ничем не опозорил семью и не доставил матери столько горя. Исподволь, незаметно она отвела ему в Дрохеде место, где ему, видно, и хотелось укрыться, подальше от братьев; и она не стремилась возродить в нем былую пылкость. Живой огонь угас навсегда, мать поняла это с первой же минуты, когда на джиленбоунском перроне он посмотрел ей в глаза. Все сгинуло за те годы, о которых он не хотел ей ничего рассказать. Ей оставалось лишь по возможности облегчить ему жизнь, а для этого был только один верный путь – принимать теперешнего Фрэнка так, словно в Дрохеду вернулся все тот же прежний Фрэнк.
О том, чтобы он работал на выгонах, не могло быть и речи, братья не желали иметь с ним дела, да и он издавна терпеть не мог бродячую жизнь овчара. Он любил смотреть на все, что прорастает из земли и цветет, а потому Фиа поручила ему копаться на клумбах Главной усадьбы и оставила в покое. И мало-помалу братья Клири освоились с тем, что Фрэнк вернулся к семейному очагу, и стали понимать, что он вовсе не угрожает, как в былые времена, их благополучию. Ничто вовек не изменит отношения к нему матери – в тюрьме ли Фрэнк, здесь ли, ее любовь все та же. Важно одно: мать счастлива, что он здесь, в Дрохеде. А к жизни братьев он касательства не имеет, для них он значит не больше и не меньше, чем прежде.
А меж тем Фиа совсем не радовалась, глядя на Фрэнка, да и как могло быть иначе? Каждый день видеть его в доме тоже мучительно, хоть и по-иному, чем мучилась она, когда совсем нельзя было его видеть. Горько и страшно это, когда видишь – загублена жизнь, загублен человек. Тот, кто был любимым ее сыном и, должно быть, выстрадал такое, чего она и вообразить не в силах.
Однажды, примерно через полгода после возвращения Фрэнка, Мэгги вошла в гостиную и застала мать в кресле у окна – Фиа смотрела в сад, там Фрэнк подрезал розовые кусты. Она обернулась на звук шагов, и что-то в ее невозмутимом лице пронзило сердце дочери… Мэгги порывисто прижала руки к груди.
– Ох, мама! – беспомощно прошептала она.
Фиа посмотрела на нее, покачала головой и улыбнулась:
– Ничего, Мэгги, ничего.
– Если бы я хоть что-нибудь могла сделать!
– А ты можешь. Просто вот так держись и дальше. Я тебе очень благодарна. Теперь ты мне союзница.
VI
1954–1965
Дэн
– Так вот, – сказала матери Джастина, – я решила, что буду делать дальше.
– Я думала, все давно решено. Ты же собиралась поступить в Сиднейский университет, заниматься живописью.
– Ну, это я просто заговаривала тебе зубы, чтобы ты не мешала мне все как следует обдумать. А теперь мой план окончательный, и я могу тебе сказать, что и как.
Мэгги вскинула голову от работы (она вырезала тесто для печенья формой-елочкой: миссис Смит прихварывала, и они с Джастиной помогали на кухне). Устало, нетерпеливо, беспомощно посмотрела она на дочь. Ну что поделаешь, если девчонка с таким норовом. Вот заявит сейчас, что едет в сиднейский бордель изучать на практике профессию шлюхи – и то ее, пожалуй, не отговоришь. Ох уж это милейшее чудовище Джастина, сущая казнь египетская.
– Говори, говори, я вся обратилась в слух. – И Мэгги опять стала нарезать елочки из теста.
– Я буду актрисой.
– Что? Кем?!
– Актрисой.
– Боже милостивый! – Тесто для печенья снова было забыто. – Слушай, Джастина, я терпеть не могу портить людям настроение и совсем не хочу тебя обижать, но… ты уверена, что у тебя есть для этого… мм… внешние данные?
– Ох, мама! – презрительно уронила Джастина. – Я же не кинозвездой стану, а актрисой. Я не собираюсь вертеть задом, и щеголять в декольте до пупа, и надувать губки! Я хочу играть по-настоящему, – говорила она, накладывая в бочонок куски постной говядины для засола. – У меня как будто достаточно денег, хватит на время, пока я буду учиться, чему пожелаю, верно?
– Да, скажи спасибо кардиналу де Брикассару.
– Значит, все в порядке. Я еду в Каллоуденский театр Альберта Джонса учиться актерскому мастерству и уже написала в Лондон, в Королевскую академию театрального искусства, попросила занести меня в список кандидатов.
– Ты уверена, что выбрала правильно, Джасси?
– Вполне. Я давно это решила. – Последний кусок окаянного мяса скрылся в рассоле; Джастина захлопнула крышку. – Все! Надеюсь, больше никогда в жизни не увижу ни куска солонины!
Мэгги подала ей полный противень нарезанного елочками теста.
– На, сунь, пожалуйста, в духовку. И поставь стрелку на четыреста градусов. Да, признаться, это несколько неожиданно. Я думала, девочки, которым хочется стать актрисами, всегда что-то такое изображают, а ты, кажется единственная, никогда никаких ролей не разыгрывала.
– Ох, мама, опять ты все путаешь, кинозвезда – одно дело, актриса – совсем другое. Право, ты безнадежна.
– А разве кинозвезды не актрисы?
– Самого последнего разбора. Разве что кроме тех, кто начинал на сцене. Ведь и Лоуренс Оливье иногда снимается в кино.
