Моррис Ренек - Сиам Майами
— Есть много людей, которых Америка совсем не меняет.
— Мам! — взмолился он. Отец улыбнулся, понимая его трудности. — Не знаю я, какой она веры! Раз она не религиозна, меня не интересует ее формальное вероисповедание.
— Это верно, — согласилась мать. — Когда живешь с человеком бок о бок, религия исчезает, а человек остается. — Таким образом, она признавалась, что продолжает беспокоиться. — Ты уверен, что с вами поедет ее муж?
— Я же сказал! — Он всегда был плохим вруном, и мать всегда понимала, откуда дует ветер.
— Если ты альфонс, то так и скажи. — Она решила больше не ходить вокруг да около. — Никогда не видела таких дорогих чемоданчиков. — Помявшись, она спросила: — Что в нем?
— Два ее корсета, — выпалил он. — И таблетки от запора.
— Ладно, — сдалась мать, уверенная, что сын лжет. — Главное, чтобы тебе было хорошо.
— Это не какое-то там жульничество, — вступился за сына отец. — Молтед говорил мне, что они хотят сделать из нее звезду. Он должен сдувать с нее пылинки.
— Меня другое беспокоит, — не унималась мать. — Уж больно хороша работа! Никогда о такой не слышала. — Она в испуге смолкла.
— Повезло, — сказал отец.
Барни поднял с пола чемоданчик.
— Путешествие — все равно что университет, — сказала ему мать. — С этим чемоданчиком ты прямо богач.
По дороге к метро Барни не мог миновать кондитерскую, около которой ошивалась братва. Ему не хотелось встречаться с ребятами, но и не попрощаться было бы неприлично. Они провели здесь всю жизнь, играя в бильярд и просто убивая время. Барни припомнились теперь не сцены из его детства, а послевоенные времена, когда они при всей своей энергии не могли найти работу и болтались вокруг киоска с содовой, не имея даже мелочи на мороженое. На гроши, выплачиваемые безработным ветеранам, они пытались жить и даже покупать женщин. Некоторые спустя два-три года после демобилизации донашивали свою форму.
Война и армейская кормежка сделали их слишком взрослыми для детской кондитерской, однако им больше некуда было пойти. У них не было не только денег, чтобы оторваться от дома, но и необходимого раздражения, помогавшего другим прожигать жизнь и обращать яд неверия в успех. Однако они редко предавались коллективному унынию. Безжалостные по необходимости, они были, по большому счету, честны и мечтательны. Главная их мечта — секс. В мечтах — да порой и на деле — все женщины мира становились их добычей. Они никогда не говорили о делах в том понимании, которое диктовал Уолл-стрит; речь шла только о количестве покоренных женщин. Когда кто-то говорил: «У нас с ней пошли дела», это означало вовсе не совместное ведение бухгалтерских книг. Оставаясь на обочине жизни, они все же не сходили с орбиты, так как были уверены в благосклонности судьбы. И всегда ждали чуда: смерти богатого родственника, открытия завода по производству ракет, приглашения на работу в телевизионную или авторемонтную мастерскую. На горизонте постоянно маячила удача, им чудился успех в виде огромных долларовых монет. Простодушных, отдававших им в починку свои телевизоры или автомобили, можно было просто пожалеть: они так часто страдали от различных клерков, что для них было высшим наслаждением добраться до всяких там механизмов, особенно в своем родном районе, где ничего не стоило провести любого его обитателя. Они знали, что их жертвами нередко становятся и невинные люди, и искренне сожалели об этом. Однако и сами зачастую попадали впросак, когда совались к образованным людям в поисках работы. В этом обществе господствовала месть. Все хотели получить удовлетворение.
— Вы только на него посмотрите! — приветствовал его Бубба, стоило ему появиться в кондитерской.
— Твоя мать говорит, что ты будешь администратором при певичке.
— Сиам Майами, — ответил он.
Они никогда не слыхали этого имени, но дружно запросили бесплатные пропуска. Он пообещал раздобыть пропуска, когда вернется в Нью-Йорк. При виде его успеха они тоже наполнялись надеждой.
Попрощавшись с приятелями, он закрыл за собой ветхую дверь кондитерской и вышел на улицу. Изнутри доносились их голоса. Для придания себе пущей значимости кто-то сунул монетку в музыкальный автомат. Запел сладкий девичий голос. Казалось, голос доносится у нее из-под юбки. Она покоряла слушателей своей интимной вкрадчивостью, а им только это и требовалось. Удаляясь от кондитерской, от расслабляющей музыки и умопомрачительного поющего голоса, Барни улыбался, завидуя их счастью. Певица словно пеленала их в мечты о сексе, столь же необходимом, как крыша над головой.
Глава 5
— Разве Голливуд сумел бы столь выгодно торговать сексом, если бы люди могли свободно получать секс в реальной жизни? — Мотли давал Барни последние наставления. — Неизвестность внушает страх, а с помощью страха можно продать все что угодно.
Барни поднял глаза от тарелки с безвкусной едой, подаваемой в ночном клубе, чтобы получше разглядеть физиономию циничного Мотли. Однако на него мирно взирал благодушный, терпимый Мотли, считающий подобные изречения само собой разумеющимися. Прокуренный, сумрачный подвал действовал на него бодряще. Барни чувствовал, что густая паутина сигаретных дымков, опутывающая столики с колеблющимися огоньками свечей, и ропот едоков вокруг столиков, больше похожих на кнопки, вдохновляет Мотли. Здесь витал дух того самого дела, которому он служил.
— Сиам — это икона, — продолжал он, пока Барни утолял голод. — При одном взгляде на икону человек ощущает религиозный экстаз, еще не совершив ничего богоугодного. Столь же чудотворна и сексуальность Сиам. Это достоинство на протяжении всех веков помогало сколачивать состояния. Одни мужчины при этом взрослеют, другие впадают в религиозный экстаз. Понимаешь?
Барни поспешно кивнул, изображая энтузиазм.
— Секс превратился в такое простое дело, что нимфоманки растворились в общей массе. — Мотли оторвал от цыпленка ножку и размахивал ею, как дирижерской палочкой. Он уже испытывал сомнения в правильности своего выбора. Барни был слишком поглощен едой, а ведь ужин планировался сугубо деловым. Гастроли начинаются через пару часов, а он даже не слушает! Мотли заволновался. Парень совсем необученный. Хотя, возможно, он просто сильно проголодался. В его пользу, правда, свидетельствовало дружелюбное, честное лицо — как раз то, что требовалось. Однако он опять напялил свой дурацкий костюм с короткими рукавами и не соизволил постричься. — Помню, в былые времена, — продолжал Мотли, — хотя я еще вовсе не стар, коснуться случайно женщины было делом совершенно немыслимым. Если женщина проявляла к тебе интерес, считай, это из ряда вон выходящее событие. Перед тобой открывался новый мир! Я до сих пор помню первую женщину, посмотревшую на меня откровенным взглядом. С меня точно содрали кожу! — Барни продолжал насыщаться. — Думаешь, я идеализирую женщин?
