Оливия Уэдсли - Игра с огнем
Он порылся в шкафу Сильвестра и, держа левую колодку, взял Клое за руку.
— А теперь идем спать.
Глава XII
Чтобы не видеть скорбных глаз Клое, леди Мери добилась в управлении цензуры места для Виктора Гордона. Он с кислой улыбкой сказал:
— За отсутствием лучшего, пусть будет эта служба.
Служа в цензуре, Виктор Гордон узнал о существовании Макса и о его письмах от Нолли Прайс. Ему никто ничего не рассказывал о помолвке Сенты. Она просила мать, Сильвестра и Нико ничего ему об этом не говорить. Нико со свойственной ей беспечностью заметила:
— Она, вероятно, стесняется.
Никто из них никогда не говорил с Сентой о Максе. Работая в каком-то подведомственном леди Мери учреждении кем-то вроде упаковщицы перевязочного материала, Сента слишком утомлялась, чтобы вести какие-нибудь разговоры. Вдруг все всплыло. Нолли Прайс, заинтригованная письмом Макса, подошла к письменному столу Виктора и спросила:
— Скажите, Виктор, что это такое?
Гордон взял письмо с собой, едва сдерживая кипевшее в нем бешенство. Этот случай был прекрасным предлогом для проявления патриотических чувств. Чем больше он кричал, тем больше его переполняло чувство удовлетворения. В заключение он стал так размахивать этим письмом перед лицом Сенты, что она в отчаянии крикнула:
— Отдайте его мне!
— Ничего подобного я не сделаю. Начнем с того…
— Мне безразлично, что вы собираетесь делать. Это мое письмо, и вы не имеете никакого права на него.
— Я имею право, если это вызывается твоими интересами. Мне совершенно ясно, что тебя нужно защитить от…
В поисках своей фуражки влетел Сильвестр. Сента ухватилась за него:
— У отца письмо Макса ко мне. Он получил его в управлении цензуры.
Сильвестр дернул головой. Его лицо приняло сердитое выражение. Он угрюмо сказал отцу:
— Письмо, адресованное Сенте, не принадлежит вам.
Виктор поднял руку:
— Сын мой…
Тогда Сильвестр вспыхнул:
— К черту «сын мой»! Я не сомневаюсь, что вы мой отец, но у меня нет к вам абсолютно никаких сыновних чувств! Отдайте Сенте ее письмо.
Он подошел к Виктору и стал около него. Его шесть футов роста возвышались над щупленькой фигуркой Виктора. Протянув руку, он сказал ему:
— Отдайте.
Жестом отвратительного жестокого ребенка Виктор бросил письмо в камин. Из горла Сенты вырвался полузаглушенный рыданиями крик. Сильвестр с бешенством крикнул, наклонив свою голову до уровня лица Виктора:
— Я готов свернуть вам голову. — Круто повернувшись, он схватил Сенту за руки. — Идем, нам здесь нечего делать.
Вместе, спотыкаясь, они с трудом добрались до столовой. Сильвестр заговорил обрывающимся голосом:
— Тебе лучше отсюда уйти совсем. Я выступаю шестого. Сегодня утром получил назначение. Жизнь в этом доме мне нестерпима. Мать, по-видимому, совершенно изменилась. Если ей угодно сохранять здесь это чучело, пусть она это делает. Но я ухожу. Отец Мекина работает по организации автомобильного отряда. Кажется, я могу в нем устроиться. Может быть, ты помнишь Мекина? Он учился когда-то со мной в школе. Во время твоего пребывания в Германии он сюда приходил.
Шел сильный апрельский дождь, нагонявший тоску.
Упорное молчание Сенты тяготило Сильвестра. Он грубо спросил ее:
— Ну, что же?
— Да, я уйду куда-нибудь. Я не умею управлять автомобилем, но постараюсь научиться.
Сильвестр проворчал:
— Вырвись из этой проклятой дыры куда-нибудь.
— Покинуть мать подло…
— Я ненавижу отца!
В дверях раздался голос Клое, спросившей с напускной веселостью:
— Кто кого ненавидит, мой пылкий друг?
Сильвестр встал и, перестав владеть собой, выпалил:
— Я говорил Сенте о моей ненависти к Виктору, и это чистая правда. С тех пор, как он здесь, дом перестал быть домом. А ты не хочешь выбросить его. Вот почему я ухожу, и Сента тоже.
Клое все время продолжала стоять на пороге. Она только что вернулась после тяжелого трудового дня беспрерывных лекций и выглядела еще более утомленной, еще более хрупкой, чем обычно. Шляпа ее была мокрая. Все на ней было кое-как. Со свойственной ей бесстрастной и бессвязной манерой она начала говорить.
— Конечно, всякая слабость раздражает. Слабость, связанная с алкоголизмом, может довести до сумасшествия. С этим я согласна. Но оба эти явления почти всегда неразрывно связаны. Я… я…
Сильвестр резко перебил ее:
— Ни я, ни Сента не возмущены слабостью или алкоголизмом. Но дело в том, что Виктор только что вернулся с письмом для Сенты от Макса. Только его подлая, отвратительная, тупая голова знает, каким образом он его раздобыл. Короче говоря, он его принес и пристал к Сенте, применяя обычные свои выражения о «враге нашей страны», «о шпионстве гуннов» и прочее. В общем, он произнес целую лекцию о родине и о всех ее испытаниях. Я привожу только самые блестящие выдержки из этого спича. В то же время Сента, бедное дитя, пробовала заставить его вернуть ей письмо. Когда я входил в комнату, он как раз бросал его в камин. Мы терпели беспрерывную, бессмысленную болтовню, мы терпели его неумение сохранять приличие в пьяном виде, мы вообще терпели его все время, но это было последней каплей. Сегодня я получил свои документы. Я устроил все так, чтобы быть отосланным с первым же отрядом, а Сента поедет в Абервиль в автомобильный отряд.
Озлобленные, но вместе с тем печальные, его глаза пристально смотрели на мать. Совсем изменившимся голосом он вдруг воскликнул:
— Когда я вспоминаю, как год тому назад… Мы все были вместе…
Клое подняла руку, попробовала заговорить, качнула головой, повернулась и исчезла. Сента побежала следом в ее комнату, в которой вещи Виктора занимали теперь самое видное место.
Эта комната была всегда довольно приятной. В ней было много света и воздуха. До приезда Виктора она производила впечатление холодной оторванности от всех ненужных мелочей жизни и всего того, что может помешать сосредоточению в себе. Теперь на спинке стула висело пальто Виктора. Из разорванного желтого кулька высыпались папиросы. Над кроватью были развешены картины патриотического содержания.
Войдя в комнату, Клое бросила свой портфель на кровать. Сента застала ее в застывшей позе.
— Мама.
Клое машинально ответила:
— Да, дарлинг.
Сента крепко обняла ее.
— Мама, что же это такое? Что случилось… Я хочу сказать… — затем через секунду она холодно прибавила:
— Отец.
Тогда Клое резко повернулась и с видом загнанного животного сказала ей:
— Ты думаешь, я не знаю, что вы оба чувствуете, ты и Сильвестр, и все вы, вообще, даже Поль Тренд и Тимофей. Ты думаешь, что я тоже не вспоминаю о том, что было год тому назад? — Она по-детски рассмеялась. — Это ведь единственное мое утешение — жить в прошлом. Ты думаешь, я не пробовала заставить твоего отца покинуть нас, упросить его жить где угодно, только не здесь! Я предлагала ему почти все, что у меня есть, но он не хочет уходить. Если у тебя и у Сильвестра ощущение, что вам кто-то мешает, — каково же мне? Что я должна переживать? Я объясню тебе. Когда я просыпаюсь утром, у меня такое ощущение, как будто я нахожусь меж двух мечей. Мне кажется, что если я быстро повернусь, то один из них меня обязательно ранит: или ты и Сильвестр, воплощенные в одном из них, или ваш отец, который является другим мечом. Но если я буду очень, очень осторожно двигаться, то меня только царапнут тут или там, и раны не будут такими неизлечимыми.
