Анита Шрив - Их последняя встреча
Линда резко отвернулась от зеркала — пациент раздражал сварливого врача. Она сняла с крючка гостиничный махровый банный халат, намереваясь надеть его, но вместо этого застыла с ним в руках.
Она сошла с ума? О чем она думала? Никто не увидит ее тела. Тогда к чему это обследование — разве у нее есть любовник?
Линда еще раз попыталась дозвониться дочери, на этот раз на сотовый телефон Марии. Хотя она предложила оплачивать звонки, Мария отказалась — в этой ее независимости, даже перед угрозой внушительных займов, не было ничего удивительного. Маркус — другое дело. Маркус нуждался в заботе, в нем выработался шарм, компенсировавший недостаток здравого смысла, — зарождающаяся харизма для привлечения того, кто мог бы оберегать его. Такого, как Дэвид, любовник Маркуса, который временами бывал чрезмерно внимателен, заботясь о пристрастиях Маркуса в еде и о его сне так, как она не делала этого уже много лет. Маркус был замечательный и никогда не допустил бы того, чтобы она опекала его.
Линда легла на кровать, держа в руке телефон, надеясь, что дочь ответит, и улыбнулась, когда та отозвалась.
— Я выбрала неудачное время? — спросила Линда.
— Нет, я заканчиваю лабораторный отчет. — Мария была просто счастлива, когда делала два дела одновременно. — Как ты?
— Я сейчас на писательском фестивале, — сказала Линда. И быстро подумала, что правду говорить не нужно. Правду о том, что неожиданная встреча выбила ее из колеи.
Обсудили преимущества северного города.
— Я как раз вспоминала о твоем отце, — проговорила Линда. Отчасти это было правдой, хотя из колеи ее выбили не воспоминания о Винсенте. От этой мысли она почувствовала предательскую боль.
— Тебе его не хватает, — заметила Мария.
Линда видела свое отражение в зеркале над комодом. В более мягком свете спальни она выглядела лучше — более изящной, даже соблазнительной в этом махровом гостиничном халате.
— У тебя этим летом будет хоть немного свободного времени? — спросила Линда.
— Неделя. Может быть, десять дней, если повезет.
— Я смогу уговорить тебя приехать в Мэн?
Последовало секундное замешательство, достаточно долгое, для того чтобы разрушить планы — уже составленные или намечаемые. Она вспомнила, как Мария и Маркус были детьми и упрашивали прокатить их в центр города или разрешить пригласить в дом своих друзей. И ее собственная пауза, пока она согласовывала их просьбы со своими планами. «Конечно, смогу. Конечно, я сделаю это». Когда природа нарушила равновесие, заставив родителя добиваться благосклонности ребенка? В двадцать? В двадцать два?
— Всего на пару дней, — поспешила добавить Линда, уточняя свою просьбу. — Я не жду, что ты пожертвуешь всеми своими каникулами.
— Нет, я хотела бы приехать. — Нужно отдать ей должное, в голосе Марии слышался энтузиазм. — Посмотрим, когда можно будет это сделать.
Но Линде хотелось освободить дочь от этого обещания; освободить для ее собственной жизни.
— Ты высыпаешься? — спросила мать.
Помехи заглушили ответ дочери. Линда перекатилась на кровати, стянув телефон с прикроватного столика. Она потянула его за шнур. Однажды Мария станет педантичным кардиологом. Страшно подумать об этом. Страшно за дочь, которая первой в семье пошла в колледж.
— Я познакомилась с одним человеком, — сообщила Мария, очевидно сказав эту фразу второй раз.
Линда на мгновение пришла в замешательство, боясь собственных слов.
— Расскажи мне о нем.
— Он врач-ординатор. Его зовут Стивен.
В голове у Линды возник образ, безусловно неправильный, безусловно составленный из других Стивенов, хотя в тот момент она не могла припомнить ни одного.
— И он тебе нравится, — осторожно произнесла Линда
Еще одна пауза, возможно, чтобы сделать акцент:
— Да. Он очень симпатичный.
— Это имеет значение. — Линда никогда не была безразличной к мужской красоте.
— Может быть, я привезу его с собой в Мэн.
«Это серьезно», — подумала Линда.
— А что ты вспоминала про папу? — поинтересовалась Мария.
— Его белые рубашки. И то, как они сидели на нем.
Дочь помолчала — воспоминание матери было слишком личным, чтобы она могла разделить его.
— На фестивале есть твои знакомые? — вместо этого спросила она.
— Теперь есть, — ответила Линда, желая отогнать ощущение, словно она в чем-то нуждалась.
— Хорошо. — Мария вздохнула с облегчением. — Мне надо идти. Если не закончу эти лабораторные отчеты к шести, ординатор меня убьет.
Линда сомневалась в этом, хотя жертвы, которые требовались oт человека, желающего стать врачом, были просто невероятными. Ошибки совершают от недостатка сна. Однажды Мария в припадке плача призналась ей и в своей собственной ошибке.
Линда положила телефон, расстроенная тем, что в разговоре с дочерью смешались правда и ложь. В этот раз было больше лжи, чем правды, хотя так случалось довольно часто. Нельзя подготовить ребенка к будущему — такое знание может оказаться невыносимым.
В комнате стояла абсолютная тишина. Даже кондиционер прекратил свое жужжание. Словно остановилось всякое уличное движение, отключились все радиостанции. Который час? Почти четыре? Она представила людей, выстроившихся в такой тишине вдоль улиц, чтобы в молчании почтить память какого-то великого героя.
Она вышла на солнечный свет только для того, чтобы убежать от Томаса. Ей сказали, что в этом городе есть магазины, где стоит побывать (обменный курс был очень выгодным), но, когда она вошла в знаменитый универмаг, ее огорчил вид людей, которые покупали вещи, чтобы сделать себя счастливее, или худее, или невосприимчивыми к смерти. Она прикоснулась к шелковому шарфу, провела рукой по плечевым накладкам костюмов, аккуратно вывешенных так, чтобы показать их высокое качество. Ей очень понравилось одно ночное белье, и она вспомнила ночи в другом ночном белье, — печаль, это окутавшее ее облако, не уходила. Она поднималась по эскалатору все выше и выше, предпочитая конкретную реальность пола свободному полету лифтов. В отделе детской одежды она увидела лимонный свитер с изысканной отделкой и попыталась вспомнить какого-нибудь знакомого ребенка, а затем подумала, что теперь у него самого должен быть уже ребенок. Она остановилась у входа в кафе, проголодавшаяся, горя нетерпением сесть за столик, но, когда ее проводили к нему, ей вдруг показалось, что здесь невыносимо душно. Выбегая, она почувствовала запах химикатов, волнами доносившийся из отдела мужских рубашек. Что она сделала в жизни? Создала семью и воспитала детей. Но ее не будут помнить. Она выглядит хуже с каждым днем. Она не может позволить, чтобы кто-то видел ее тело, уже никогда не будет сидеть раздетой на пляже. Некоторые вещи вернуть невозможно. Большинство вещей невозможно вернуть. Даже образ Винсента таял: сейчас он был более материален на фотографиях, чем в ее воспоминаниях, как и дети, когда они стали взрослыми.
