Сандра Мэй - Пробежать под радугой
Она сидела и болтала босой ногой, ожидая, пока мадам Трюдо запасется чудесным лекарством. Настроение было отличным.
Мадам лихо плеснула коньяк в исходящую паром кружку и плюхнулась на соседний стул.
— Милая, я просто не знаю, что и сказать. Это все так неожиданно, так стремительно. Я женщина робкая, ты сама знаешь, мне никогда не давались смелые решения.
Мадам прильнула к кружке. Франческа рассмеялась.
— Ничего особенно смелого здесь нет, мадам Трюдо. Конечно, элемент неожиданности, да и вообще… На самом деле мне предстоит довольно однообразная работенка, да еще и не в самом захватывающем месте. Замки хороши на картинках. А воспитание детей — это повседневный и довольно тяжкий труд. У вас, к примеру, мне живется куда вольготнее.
— Душечка! Так оставайся! Я уже так привыкла к тебе, что не могу представить дом без твоего смеха и умелых рук. Я, конечно, ужасно тебя эксплуатирую…
— Что вы, мадам Трюдо, вы меня просто спасли, подобрали, словно кошку, на улице, приютили, дали работу — да я вам кругом обязана!
Расчувствовавшаяся мадам сделала щедрый глоток из остывающей кружки, помолчала, а потом неожиданно хлопнула кулаком по столу.
— И правильно! И нечего! Я пропустила целую жизнь, а все потому, что боялась, как бы чего не вышло. И Трюдо был хорош: жена должна сидеть дома, а не шастать… зачем нам эти курорты… чего мы не видали в Париже… Всю свою жизнь я просидела в этом несчастном городишке, ничего не видела, ничего не испытала! Даже любовника не осмелилась завести!
Франческа чуть не свалилась со стула. Мадам не производила впечатления разнузданной женщины. По крайней мере, раньше не производила.
Мадам Трюдо залпом допила кружку с остывшим кофе и погрозила ею Франческе.
— И не вздумай никого слушать, милая! Поступай всегда так, как велит тебе сердце! Что бы ни говорили — плюнуть и растереть. Ты — хозяйка своей жизни!
Франческа осторожно поддала жару:
— Так, значит, вы считаете, ехать?
— Ехать! Немедленно! Ехать — и точка. И пусть только попробует отрицать! У старой Трюдо голова варит. Уж что-что, а это я всегда отличу.
— Это вы, мадам, про что?
— А не важно! Главное — я голосую за то, чтоб ехать. И я уеду. Закрою эту богадельню, возьму котов и уеду… в Париж! В Марсель! В Рим! На кой я копила эти деньги? Вон, у Галабрю их в десять раз больше, а нужны они ей сейчас? То-то. А я их возьму и истрачу. Вот истинное слово, провожу тебя и уеду в круиз.
— Браво! Ура?
— Ура!
В честь эпохального решения мадам Трюдо налила себе и Франческе чистого коньяка, без всякого кофе, и они звонко чокнулись кофейными чашками. В этот момент мсье Пейн робко заглянул в кухню. Передвигался он уже с помощью палки, а ходил на редкость бесшумно.
— Простите, мадам Трюдо, но я звонил и хотел… Франческа, так вы здесь?
Тут он увидел початую (вернее сказать, почти допитую) бутылку коньяка на столе, раскрасневшихся Франческу и мадам с кофейными чашками в руках, и брови его изумленно поползли вверх.
— Дамы, дамы, а не рано ли вы начинаете?
— Вам налить, мсье Пейн? Стоит выпить за такое дело, честное слово.
— За какое, простите, дело? Я что-то не совсем…
— Ну как же! Наша Франческа покидает мой дом, отправляется на родину, а виноваты в этом вы, шалун!
Ошеломленный “шалун” безропотно принял из рук мадам третью чашку и покорно выпил до дна, а потом с радостным изумлением повернулся к Франческе.
— Так это правда? Вы едете?
— Да. Ночь раздумий, совет старшего друга — и я готова на педагогический подвиг.
Ей было приятно… нет, это слишком слабо сказано! Ей было УЖАСНО приятно видеть, как осветилось улыбкой бледное лицо Пейна, как вспыхнули его серые глаза, как он непроизвольно протянул к ней руки, словно хотел заключить в объятия. По телу пробежала теплая волна, кровь быстрее заструилась по жилам, и Франческа радостно рассмеялась — в который уже раз за день.
Оставив мадам наедине с кофе и собственными смелыми планами, они вышли в сад. Здесь Пейн выпалил с непривычной для него горячностью:
— Я так рад, Франческа, честное слово! Вы… вы очень их выручите.
— А вас?
— А меня просто осчастливите. Я не слишком нескромен?
— Что вы! Я рада, что вы рады.
— А я рад, что вы рады, что я рад. И так до бесконечности. Вы знаете… Я рядом с вами чувствую себя совсем другим. Сильным, почти здоровым. Даже веселым иногда. Вот сейчас, например.
— Это такая редкость?
— О да. Я не самый веселый человек в мире, мягко говоря. Вы словно возвращаете меня в детство.
— Иными словами, я малолетняя дурочка?
— Что вы! От вас веет жизнью. Светом. Радостью. Я так давно не испытывал ничего подобного.
Он неожиданно смутился, поняв, что их разговор давно уже вышел за рамки просто дружеской болтовни. Пожалуй, он больше смахивал на признание в любви.
Алан отвернулся, зачем-то сорвал лист винограда, повертел его и бросил на дорожку.
— Я должен уехать сегодня вечером. Дела в Лондоне, завтра меня с утра там ждут. Вы все еще раз хорошенько обдумайте, взвесьте, соберитесь — и тогда приезжайте.
— Я приеду совсем скоро. Но как же мы условимся о встрече? Я плохо помню Лондон, а вернее сказать, совсем не помню.
Он помолчал, а потом вдруг повернулся к ней и взял за руку.
— Давайте условимся вот как. В течение этой недели я каждый день буду ждать вас в шесть часов вечера у статуи Питера Пэна в Кенсингтонском парке. Пойдет?
— Пойдет! Интересно…
— Что, Франческа?
— Почему именно Питер Пэн?
Алан рассмеялся.
— Это как раз просто. Вы на него похожи. Так же веселы, отважны, готовы к авантюрам и не хотите взрослеть. Мне кажется, вы были очень счастливы в детстве, Франческа.
Она задумалась на мгновение, и за этот миг перед ней пронеслось все: веселые выходные с отцом, вернувшимся из плавания, их с мамой смех, мороженое в парке, а потом сухие черные глаза Сюзанны и мертвый ее голос… “Папа не пришел из плавания, дорогая. Мы с тобой остались одни”. Восемь лет без отца. Еще шесть — без мамы. Как странно, думала Франческа, но ведь я действительно была счастлива. Всегда. Потому что мама и папа у меня были самые лучшие. Потому что я всегда знала, что любима. Потому что они научили меня: лечится все, кроме смерти. И еще не унывать.
Она посмотрела на Алана прямо и спокойно.
— Да. Я была счастлива. И счастлива сейчас. И надеюсь быть счастливой всю жизнь. Потому что жизнь — это самое чудесное чудо, Алан, и мы просто обязаны быть ей благодарны за нее саму.
Алан Пейн молчал долго. Очень долго. Потом склонился над рукой Франчески и запечатлел на ней церемонный поцелуй.
