Ольга Тартынская - Хотеть не вредно!
— Нет, так не пойдет! Я с ума с вами сойду! Что ж, мне так и стоять, чтобы вы играть могли?! — сердился он.
Но стоило ему отвлечься, как наши взгляды вновь находили друг друга и сливались в какой-то блаженной отрешенности от всего окружающего.
Борис провожал меня всякий раз, когда мы задерживались на репетиции допоздна. Мы говорили о пустяках, обсуждали наш репертуар, представляли себе будущие выступления на концертах и ни разу не обмолвились о наших с ним отношениях. И только долгое молчание при расставании и общение взглядами говорили о том, что между нами происходит нечто необыкновенное.
После я долго не могла заснуть, с замиранием сердца пыталась вспомнить лицо Бориса, каждую его черточку, улыбку, веснушки… Я даже не бралась анализировать, что нас связывает. Я не могла поверить, допустить, что, возможно, это тот самый случай, посланный мне судьбой. Тот самый мальчик, о котором я мечтала. Комплекс "брони" и страшная неуверенность в себе помешали принять выпавшее мне на судьбу.
Так часто бывает, что мы, ожидая счастья, любви, удачи и других жизненных благ, не замечаем их, когда они выпадают, или просто не способны воспринять. А шансы даются всем. Все, о чем человек мечтает, он обязательно получает, но не умеет этим распорядиться, вовремя разглядеть. И теряет этот единственный шанс так бездарно.
По негласному договору мы с Борисом держались в школе на обычной ноге. Даже Любка Соколова, такая чуткая по отношению к Зилову, ни о чем не догадывалась. Только Сашка Колобков всячески поддразнивал нас и жадно следил за развитием наших отношений. Когда в дразнилках он заходил слишком далеко, Боря показывал ему свой солидный кулак.
Однажды он пришел ко мне домой. Повод вполне законный: я обещала показать какие-то школьные фотографии. Это был не лучший для меня день, хоть и выходной. Отец опять напился и скандалил. Он требовал чистоты, порядка, уважения к себе и своему труду. Все справедливо, только почему-то в безобразной форме.
Я по глупости начинала с ним воевать. Это сейчас я понимаю, что та каторжная жизнь, которую вел мой отец, требовала хоть какой-то компенсации. Тысячу раз не правы те, кто утверждают, что русские люди лентяи и пьяницы. Русский человек пьет от тоски, это всем известно. Пьет от тяжелой жизни. Это так. Мой отец вкалывал по три смены на работе, потом на огороде и на хозяйстве у престарелой матери, да и дома всегда находились дела. Его спасением был мотоцикл и гараж, построенный из железнодорожных шпал. Там он устраивал нечто вроде мужского клуба. Бабы их гоняли:
— Опять пьете!
А разве это было главное? Отец без конца чинил своего железного коня, который был еще и кормильцем. На мотоцикле отец ездил за грибами и ягодами, на нем же — на таежное озеро за рыбой. Да и на охоту тоже. Приносил зайцев, бывало, что и кабаргу или даже сохатого. Правда, на крупного зверя охотились группами.
Да, русский человек пьет от тоски. Его озолоти, накорми до отвала, он будет тосковать и пить. Это, конечно, страшная беда, но не от распущенности идет она, а от духовной жажды чаще всего. У нас в поселке спивались очень быстро. Это потом я поняла, почему железнодорожников не спасают солидные заработки, жизненная обеспеченность. Душа требовала своего. Мой отец был очень похож на героев Шукшина, с их внешней простотой и внутренней интеллигентностью.
Однако в шестнадцать лет понять это трудно. Я изводила отца, воюя с ним, доводила его до греха рукоприкладства, а потом рыдала со сладострастием и посылала проклятия на его голову. А отец сокращал себе жизнь чувством вины и угрызениями совести.
В тот день мы ссорились, но пока только по мелочам. Правда, мне этого хватило, чтобы нареветься. Бориса я встретила с распухшим носом и заплывшими глазами. Он вопросительно взглянул на меня и робко переступил порог. Я махнула рукой: мол, не обращай внимания. По счастью, отец ушел к себе в гараж. Мы сидели с Борисом на диване, стараясь не касаться коленями, и смотрели мой альбом с фотографиями.
Я поставила папину любимую пластинку с песней Высоцкого "Кони привередливые". Борис внимательно слушал, потом попросил ее домой. Усмехнулся:
— Так нам никогда не спеть.
Пролистав альбом, он выбрал мою фотографию, которую я считала более- менее удачной (как все неуверенные в себе люди, я болезненно относилась к своему изображению) и вопросительно посмотрел на меня. Я пожала плечами:
— Ну, возьми.
Однако все происходящее казалось мне нереальным до утомительности. Все нервы мои были напряжены до внутренней дрожи. Даже хотелось, чтобы скорее все кончилось, и я могла бы, оставшись одна, думать об этой встрече, перебирая в памяти детали. Мы старательно делали вид, что ничего особенного не происходит: подумаешь, одноклассник заглянул на огонек, посмотрел фотографии! Разве что, если руки нечаянно соприкасались, нас било током друг от друга. И опять я заторопилась, не выдерживая этого напряжения. Я предложила чаю, зная заведомо, что Борис откажется и воспримет это как сигнал к уходу. Так и произошло.
На другой день в школе только его улыбающиеся глаза напомнили о прошедшем чудесном вечере.
Девчонки рвались в святая святых — крохотную комнатку под номером двадцать четыре, где разместились музыканты. Все труднее было репетировать без свидетелей. Сашка нервничал, так как близился общешкольный вечер с танцами, на котором нам предстояло дебютировать. Интерес к ансамблю был подогрет выше допустимого. На этом фоне страшно оконфузиться, а у меня, как назло, все никак не вытанцовывается вокал. Я не попадаю в аккорды, хотя без сопровождения веду мелодию безупречно. Сашка старается не орать, заставляет меня бесконечно повторять одно и то же, а я периодически впадаю в отчаяние.
Даже мелкота всякая стала заглядывать к нам на репетиции. При этом всех страшно интересует, кто из мальчишек с кем дружит, или, как у нас говорилось, кто за кем "бегает". Меня без конца расспрашивают, пытаются выведать секреты личной жизни музыкантов. Я делала загадочный вид и отвечала:
— Но не могу же я вам вот так все и выложить!
На самом деле мне нечего было выкладывать. Мальчишки на моих глазах ни с кем не любезничали, ни с кем в паре не были замечены, о своих симпатиях не распространялись, по крайней мере, при мне. Однако и их, видимо, достали расспросы и вынюхивания. Мальчишки придумали озорной ответ на предполагаемые вопросы, в своем духе, конечно. Целую бравурную музыкальную композицию со следующими словами придумали они и пели на несколько голосов:
Боря любит икс,
А Мара любит игрек.
Сашка любит зет,
А Гришка — гамма бет.
Подготовка репертуара затруднялась еще и тем, что росли учебные нагрузки. По всем предметам, которые мы должны были сдавать на выпускных экзаменах, шли консультации. Их не рекомендовалось пропускать. Еще общественная работа, которой грузили нас по уши, работа по выходным на объектах: для выпускного вечера нужны были деньги. На мне еще висела обязанность корреспондента: я печаталась в местной газете регулярно. Приходилось везде успевать.
