Ольга Егорова - Волчья ягода
– Останусь…
Я и в самом деле осталась с тобой – на три дня.
Такой короткий срок был у нашей любви.
А потом наступила разлука.
Я знала о ней. Предчувствовала ее, ощущая невидимой тенью. Она была рядом с нами – пряталась в парке под каштанами, за большими валунами на морском берегу, под окнами гостиничного номера, где мы любили друг друга так, как будто каждый раз был последним.
Провожая меня на вокзале, ты сказал, пряча глаза:
– Хочется, милая, сказать тебе, что мы скоро увидимся. Хочется сказать, что мы будем вместе всегда. Только я не могу…
– Почему? – спросила я, глотая слезы. – Ведь ты любишь меня, я знаю. И не думай даже меня обмануть, не получится. Не смей говорить, что не любишь…
– Люблю. Люблю тебя, Анечка. И всегда буду любить. Жаль, что мы поздно встретились с тобой…
– Но почему? – снова спросила я, на этот раз отчаянно, почти плача. – Даже если ты женат…
– Да, я женат. Извини, что не сказал тебе сразу. Я женат на замечательной девочке… На маленькой и хрупкой девочке с очень больным сердцем. У нас есть ребенок. И… я люблю ее, Аня.
«Он любил Арзи, – сразу же вспомнила я твои слова. – Но ту, другую девушку, он любил тоже…»
И мне вдруг стало ясно – у тебя два сердца.
Но одно из них – то, которое главное, – принадлежит не мне…
Мой поезд уже дал гудок к отправлению. Глотая слезы, я заспешила к своему вагону. Ты догнал меня, схватил за плечи и прижал к себе так, что у меня хрустнули косточки.
– Прости, – прошептал, покрывая мелкими торопливыми поцелуями лицо, шею и залитые слезами глаза. – Прости меня, моя любимая… Я должен быть с ней… Иначе нельзя. Но я всегда буду любить тебя. Буду любить и помнить мою девочку… Мою Русалку…
Я вскочила на подножку, а ты вдруг достал из кармана и протянул мне половинку большой перламутровой раковины.
– Возьми. Это я нашел на берегу в тот день, когда мы познакомились. Вторая половинка у меня. Кто знает, может быть, когда-нибудь…
Я сжала свою половинку в ладони.
А дальше случилось невероятное. В моей руке раковина будто вспыхнула, и на короткий миг мне показалось, что я сжимаю в ладони горящий уголь…
Вскрикнув, я разжала пальцы, и раковина упала вниз, на железный пол вагонного тамбура. Следом за ней упало вниз и перестало биться мое сердце – я вдруг поняла, что по неосторожности могла бы потерять твой подарок. Наклонилась и быстро подняла раковину, ни на секунду не побоявшись снова обжечься.
Страх потери оказался во сто крат сильнее страха физической боли.
– Может быть, когда-нибудь… – тихо повторил ты, и я заметила, как в твоих глазах сверкнули слезы.
Поезд, громыхнув колесами, сдвинулся с места. Ты еще долго шел рядом, потом бежал. Мы не могли сказать друг другу ни слова, потому что нет на свете таких слов, которые сумели бы передать все то, что мы тогда чувствовали.
Слова были лишними.
Уже потом, когда я совсем потеряла тебя из виду, ко мне подошла проводница и попросила освободить тамбур, потому что находиться в нем при открытой вагонной двери было опасно.
Я не поняла ни слова из того, что она мне говорила, но послушно отошла в сторону, повинуясь интонации ее голоса.
Оказавшись в своем купе, я присела у окна и долго смотрела на мелькающие перед глазами стволы деревьев и серые облака на далеком горизонте, сливающемся с морем, которое меня не простило.
Теперь я знала: это оно, море, придумало для меня такое изощренное наказание, такую немыслимую пытку. Это оно заставило меня узнать, что ты есть на свете, полюбить тебя и потерять – навсегда. Соединило и тотчас разъединило две половинки одного целого, раскидало по миру, как обломки погибшего корабля, как две песчинки из своего подводного царства…
Свою половинку раковины я еще долго сжимала в ладони. Пальцы затекли, стало ломить в суставах. Я разжала их и почти не удивилась, увидев на ладони длинную красную полоску – след от ожога.
Коробка со сложенными в аккуратную стопочку сотенными купюрами стояла рядом, на полу.
Майя про нее совсем забыла.
День в офисе компании «Ваш дом» обычно начинался суматошно.
Арсений, едва успевая забросить Федора в школу, всегда появлялся в офисе именно в тот момент, когда его меньше всего ждали. И это было странно, потому что появлялся он каждый день в одно и то же время, с максимальной разницей в пять минут, но на лицах у женской половины коллектива, распивающей традиционный утренний кофе и щебечущей, как стайка весенних воробьев, в приемной, при виде директора всегда появлялось недоумевающее и немного виноватое выражение.
Создавалось такое впечатление, что они его и не ждали вовсе. Как будто его вчера только похоронили, в землю закопали, траурные речи сказали, как полагается, а он взял наплевал на все, воскрес – и снова приперся на работу. С ума сойти можно.
«Странный народ», – хмуро подумал Арсений. Или, может быть, все это ему просто кажется? Может, просто нервы подлечить надо?
– Здравствуйте, Арсений Афанасьевич, – отчеканивая каждую букву его имени-отчества, пролепетала полногрудая Ляля Воробьева, менеджер отдела маркетинговых исследований, и уставилась на него не мигая.
Нестройный хор женских голосов подхватил ее соло.
Арсений вздохнул. Уволить их всех к чертовой матери, что ли? А если не всех, то хотя бы половину… Бабы, они и есть бабы, даром что менеджерами да бухгалтерами зовутся, все равно по телефону чирикают и сплетни на хвостах разносят.
Хотя, с другой стороны, кого увольнять-то? Лялька Воробьева, к примеру, хоть и пялится в любую свободную минуту в зеркало, но дело свое знает. Сотрудник она бесценный, без нее маркетинговый отдел зачахнет как пить дать. Ирка Жарикова хоть и производит впечатление меланхоличной девицы, но бухгалтер отличный, премиальные свои не зря получает… Ирке Жариковой, пожалуй, нужно даже зарплату прибавить, она заслужила… А Тома Шведова – великолепный технолог, ее никому ни за какие деньги отдавать нельзя…
Есть еще Ася Борисова, секретарь… И Асю тоже не уволишь так просто, потому что… потому что…
