Галина Щербакова - Слабых несет ветер
У мужчин принято считать, что самое отвратительное — это бабьи слезы, мол, нарочно душу тянут, со своим каким-то подлым расчетом, что у всякой бабы слезы очень близко к выходу, что даже песня есть: «Пусть, мол, поплачет, ей ничего не значит». Правда, железных теток его сотоварищи тоже не жаловали. «Баба без слезинки, что цветок без росинки».
Сейчас не годилось все. Была всесокрушающая вина перед женщиной, которая ждала, которая повесила на окна свежекупленные тюлевые занавески, а на стол постелила льняную скатерть с синими квадратами, поставила тарелки и чашки. Все это было сделано для него, черт возьми, он уже не помнит, чтоб что-то делали именно для него.
Даже мама всегда прежде всего имела в виду отца, по его правилам был выстроен их быт, а эта как-то догадалась, что он любит синий цвет, он даже вспомнил — Господи, сто лет не вспоминал, — откуда это пошло. Синий цвет его пронзал, он входил в него, как к себе домой. Маленький, такова семейная легенда, он плакал, когда шли демонстранты и полыхало красным, а он прятался под кровать. А с синим у него лады. Он любит синее платье Ахматовой у Альтмана, синий цвет Шагала. Да что там говорить — небо-то синее! И сейчас у него в доме, измученная его невниманием, испуганная возможной с ним бедой, женщина положила на стол синие-пресиние квадраты на бледно-голубом фоне. Где ж ты нашла такую красоту, женщина? Он готов был виниться всю оставшуюся жизнь, но слов не было — горло было пустым. А супницу Тоня подняла на горку, и она теперь сияла и своим светом, и светом падающей на нее лампочки. Супница сине золотилась, золотились большие толстые чашки на столе.
Павел пошел в комнату — там тоже было славно, тоже висел тюль, а на диване лежал плед, и подушки были новые. Павел подошел к окну — за домами, деревьями виднелся кусочек колоколенки.
Сам от себя не ожидая, Павел перекрестился и сказал: «Господи, прости меня, грешного». Других слов к Богу у него не было. Или он их не знал. Но эти были самые что ни на есть правильные.
С той минуты, как Мария Петровна увидела в окошко машины Веснина, она казнила себя, что не остановилась, что не напомнила о той встрече, что не спросила, как у него дела. Хорошо, что сейчас он с женщиной. Наличие женщины при мужчине она считала фактом умиротворяющим. Но потом все забылось. Когда на руках маленький, долгие мысли в голове не держатся. Кулачев уже работал, к ней приходила женщина убирать квартиру и ходить в магазин. Непривычная к обслуживанию, Мария Петровна терялась, робела, переплачивала, но отдавала себе отчет, что все сама не потянет, что маленькие дети должны расти на руках молодых мам. При этих мыслях градом лились слезы и надо было утишать сердце, но боль не проходила никогда. И только счастье Кулачева, обретшего сына, не то что смиряло со смертью дочери, конечно, нет, не показывало некую другую правду и радость, которые абсолютно на равных могут существовать с горем, и в этом есть такая большая мудрость, что сразу и не поймешь, а потом она сама придумала, что это божественное равновесие, которое есть и будет во все времена. А когда нарушится — мир рухнет. Однажды пришла Алка и шепотом ей на кухне рассказала, что приходил Павел Веснин.
— Кто это такой? — спросила Мария Петровна.
— Ну этот… Мамин… Она мне все повторяла: «Павел Веснин, Павел Веснин».
Ну скажите, можно ли в здравом уме и твердой памяти связать в один узел мужика, когда-то подобранного на дороге, его же — встреченного на Дмитровском шоссе, и какого-то знакомого мужчину умершей дочери, имя которого она сказала Алке? Ну сказала. Может, взаймы дала? Может, по работе встречались? Мало ли…
Мария Петровна шепотное слово внучки в голову не взяла. И правильно сделала: пусть недобрые вести едут к нам на самом медленном поезде, пусть они увязают в трясинах, пусть выдыхаются на подъеме — глядишь, и утратят мощь удара.
Проснулся Пашоночек. Тютешки-тютенечки, памперсы-мамперсы, бутылочка со смесью — вот и он, королевич Елисей, уже в манежике со своим любимым зайцем, покорно дающим выковыривать черную пуговку глаза.
Раздался телефонный звонок. Это Наташка. Бывшая Мавра, а ныне генеральская жена.
— Все в порядке? — спросила. — А то мне какой-то сон дурной снился. Собака все к дому прибивалась.
— Собака — друг человека, — сказала Мария Петровна. — Это хороший сон.
— Черная и большая.
Спросить бы Мавру-Наталью, ну зачем ты лезешь с такими подробностями, та очень бы удивилась. С той поры как она утратила свой дар — все из-за Машки, думала она, из-за нее, у нее энергия куда сильнее моей, но она без понятия ее пристроить, — ей встретился вдовый генерал, который пришел к ней как к целительнице. Ну как скажешь ему честно: дядя, разучилась, не могу больше, если в карточке посетителя данные. Вдовец. Трое детей.
Мавра прикрыла строчку о детях линейкой и долго смотрела на красивое по звучанию и по написанию слово: вдовец. Почти ведовец. Родная душа. Она помнила, как сильная в магии Клара предсказала ей мужа в чине. Чин ей подходил. Он подошел, и когда они встретились глазами. Ну… Чуть низковат, так это почти правило генералов.
Или они не растут во имя Наполеона, или Наполеон из верхних пределов кладет честолюбивым мальчикам ладонь на головку, как бы присаживая их. Конечно, был Рокоссовский. Но его уже сто лет как нет. А ей нужен живой, именно такой — присаженный. И хотя силы врачевания у Натальи не было уже совсем, сила обаяния была при ней, а вдовцу и немного надо было.
Сейчас она уже жила в генеральской квартире, вытравливая из нее дух бывшей прежней жены. Дети были при чинах, званиях, машинах и квартирах, дачах, не чета папиной. Наталью это злило. Не правильно, когда подрост сильнее и выше леса. Ее приняли спокойно, все давно было распределено и поделено, но это не волновало Наталью. Она не с улицы пришла, ее не курица снесла.
Магиня хотела почтения или в крайнем случае уважения.
Но с этим было непросто. К ней нормально относились, но главным было то, что ненароком сказала младшая невестка: «У папашки еще временами стоит, так лучше пусть дома на своей постели, чем в кабинете на столе или в лифте».
— В лифте? — воскликнула Наталья.
— Именно, — засмеялась невестка. — Если папочку настигает, он вырубает к чертовой матери электричество.
У них у всех большие блядки заменяют большую войну.
Так что вы за ним поглядывайте. Он еще ого-го!
Это было не совсем так. А если точно, то совсем не так.
Генерала прихватывала природа неожиданно, но и замирал он тут же. Он засыпал, едва положив голову на подушку.
(«Во нервы!» — думала Наталья.) Но мог накинуться на нее в прихожей, когда машина уже стояла у входа, но он все равно заваливал вешалку, выпрастывая из шинели, брюк и кальсон коротенькое орудие, и не принимал никаких увещеваний и пристойных предложений. Причем ему одинаково хорошо годилась подмышка, рот, горловая ямка или же пупочная, хорош был бок, спина, однажды Наталья подсунула ему свою меховую шапку — сгодилась как миленькая. Делов-то на секунду.
