Хербьерг Вассму - Книга Дины
Глаза у Иакова затуманились.
Когда Дина нагнулась к инструменту со смычком в руке, взору его открылась ее полная молодая грудь.
Лицо Дины под копной темных непокорных волос вдруг сделалось спокойным. По случаю приезда гостя волосы у нее были расчесаны и в них не торчали стебельки сена. Большой чувственный рот слегка приоткрылся. Глаза никого не замечали. Взгляд стал тяжелым.
Вот Дина нагнулась, и полились первые звуки — Иакова как будто ударили ногой в живот. Он знал, что это означает. Такое с ним уже случалось. Правда, теперь это ощущение было гораздо острее. Может, потому, что все произошло слишком неожиданно.
Голова Иакова вдруг превратилась в гнездо ласточки, в котором музыка перебила все яйца. Желток и белок текли у него по щекам и по шее. Он невольно опустил голову и погасил сигару.
Оказалось, что под платьем Дины скрывается тело молодой женщины. Наверное, эта женщина не всегда удовлетворяла требования господина Лорка своим исполнением Шуберта, об этом Иаков не думал. Он видел лишь ткань юбки, дрожавшую в такт музыке на пышных бедрах Дины.
Иаков был струнами под ее пальцами. Смычком в ее мягкой, сильной руке. Дыханием, поднимавшим и опускавшим ее грудь.
Он и сам поднимался и опускался вместе с нею.
Всю ночь Иаков Грёнэльв ворочался без сна с боку на бок. Еще немного, и он выбежал бы голый во двор, чтобы первые ночные заморозки остудили его пыл.
Через дверь от него спала Дина. Он мысленно раздевал ее, дрожа от охватившей его страсти. Задохнулся, представив себе ее полные молодые груди. Гостеприимно раздвинутые колени с полированной виолончелью между ними.
Иаков Грёнэльв с трудом дождался утра.
Утром он уезжал.
Карбас с казенкой уже ждал его. Иаков отвел ленсмана в сторону, глаза у него были стеклянные.
— Я должен получить ее!.. Дину… Она должна стать моей женой!
Последние слова прозвучали так, будто Иаков только что сообразил — другого выхода нет!
Он так волновался, что забыл все приличествующие случаю слова. Заикался и не понимал, что говорит. Заранее приготовленная речь куда-то испарилась.
Но ленсман его понял.
Когда карбас Иакова отошел от берега, начался снегопад. Легкий первый снег опускался на землю.
На другой день Дину позвали в кабинет к ленсману, и он объявил ей, что Иаков Грёнэльв намерен сочетаться с ней браком, когда ей исполнится шестнадцать.
Дина стояла посреди кабинета в своих старых брюках из сермяги, широко расставив ноги. Вокруг башмаков уже образовались лужи из растаявшего снега, приправленные навозом и стебельками сена.
Когда ей передали приказание ленсмана явиться к нему, она сразу подумала, что тут не обошлось без Дагни, — ведь Дина только что впустила в свинарник своего маленького единокровного брата.
Дина уже не смотрела на ленсмана снизу вверх, когда они стояли рядом. Теперь они были одного роста.
Она придирчиво оглядывала его, как будто решала, нужен ли ему новый жилет и сильно ли он облысел. За последнее время у ленсмана вырос живот — он любил вкусно поесть.
— Ты раздобрел, отец! Ишь какой стал толстый! — сказала Дина и хотела уйти.
— Ты слышала, что я тебе сказал?
— Нет!
— Иакову принадлежит лучшее торговое местечко во всей округе и два карбаса!
— Пусть подотрется своими карбасами!
— Дина! — взревел ленсман.
Эхо от его рева прокатилось по всему дому — от балки к балке, из комнаты в комнату.
Сперва ленсман пытался говорить мягко — он просто обсуждал деловое предложение. Но Динин лексикон конюха вывел его из себя.
Раздались звонкие пощечины.
Однако никто не видел, что пощечины летели с обеих сторон. Дина кинулась на отца после первого же удара. С яростью человека, которому нечего терять. И для которого не существовало никаких преград — ни страха, ни уважения.
Ленсман вышел из кабинета в разорванном жилете и с расцарапанным лицом. Он добрался до уборной, что стояла во дворе. Сердце его могло разорваться в любую минуту.
Дышал он громко, с трудом.
Ржание и стук копыт не принесли ему облегчения.
Не так-то просто быть отцом сатаны.
Ленсман не признался ни одной живой душе, что выросшая дочь изрядно поколотила его.
Оказалось, их силы были примерно равны. Недостаток силы Дина восполняла дерзкой находчивостью и ловкостью, ногтями и зубами.
Ленсман не мог взять в толк, в чем он провинился, что Господь так карает его. Подумать только, чтобы ребенок бил своего отца! Боже милостивый, что же это такое!
Первый раз кто-то осмелился поднять на ленсмана руку. Отец у него был властный, но любящий, к тому же он редко бывал дома, а мать дрожала над единственным сыном.
Ленсман никогда не отличался особой твердостью. Теперь он сидел в уборной и плакал.
Тем временем Дина неслась галопом через горы прямо в Рейнснес.
Она лишь приблизительно представляла себе, в какой стороне он находится.
В начале вечера она уже спускалась к усадьбе по крутому склону.
Дорога петляла между камнями, кустарником и зарослями можжевельника. Через бурную реку был перекинут мост. Кое-где дорога была обнесена каменной оградой, предохранявшей ее от весеннего паводка.
Нетрудно было понять, почему люди предпочитали попадать в Рейнснес морем. Склон был так крут, что сверху казалось, будто внизу нет ничего, кроме воды.
На другой стороне широкого пролива в небо упиралась темная горная гряда.
Но на западе море и небо дарили взгляду желанную свободу.
Когда Дина спустилась немного ниже, ей между густым березовым лесом и серым грохочущим морем открылись поля.
Небо и море сливались воедино — такого простора Дина еще не видела.
Выбравшись из последней расселины, она придержала лошадь.
Белый жилой дом, надворные постройки. Их было не меньше пятнадцати! Три пакгауза, два лодочных сарая. Рейнснес был гораздо больше, чем усадьба ленсмана!
Дина привязала лошадь к белому штакетнику и остановилась, заглядевшись на небольшой восьмиугольный домик с окнами из цветного стекла. Дикий виноград образовал арку над дверью, углы домика были покрыты затейливой резьбой.
Портал главного здания был украшен орнаментом из листьев. Широкая каменная лестница с коваными перилами и садовые скамейки по обе стороны двери были готовы принять Дину.
Все это показалось ей таким роскошным, что она предпочла воспользоваться черным ходом.
У застенчивой и испуганной служанки Дина спросила, дома ли Иаков Грёнэльв.
Иаков дремал в большом кресле-рококо возле кафельной печи в курительной комнате. Жилет был расстегнут, манишка отсутствовала. Непричесанные седые вьющиеся волосы почти скрывали лицо. Усы обвисли.
